В Москве побит абсолютный температурный рекорд
так что пора одеваться, чтобы тепло не к телу медленнее поступалоНе, тогда охлаждение за счет испарения ухудшится.
Сегодня, чтобы установить бюджетную модель кондиционера за 20-30 тысяч рублей, необходимо встать в очередь на месяц.интересно:
1) сколько стоит установка?
2) в чем сложности установить кондиционер самостоятельно?
- высунуться из окна на 17-м этаже так, чтобы тебя двое других держали за ноги - это понятно
- как там фреонные трубки соединяются? Так же как и водопроводные? С медным уплотнительным кольцом по форме похожим на обручальное? Ну тогда это тривиально достаточно.
- легко ли запускать фреон? Точнее насколько юзерфрендли интерфейсы? Есть ли все необходимое: краны/клапана, манометр. Нужно ли дорогое спец оборудование, или просто приходишь в Ашан и говоришь дайте мне баллон фреона 121 (или сколько там) для заправки кондиционера
трубки медные установщики любт паять на т.н. твёрдый припой, для заправки кошернее всего трассу вакуумировать, думаю тебе этих двух моментов уже достаточо будет 
И фреона еще надо определенное количество отмерять, иначе будет плохо работать.
я говорю же - манометр
откачать тоже можно
есть насосик качающий до 0.1-0.01 мм рт ст
что более чем достаточно
откачать тоже можно
есть насосик качающий до 0.1-0.01 мм рт ст
что более чем достаточно
я говорю же - манометрНе, фреон там жидкий, манометр не поможет
Какой фреон, ребят, вы о чём?
По хладоводу в сплит-системе идёт ВОЗДУХ!
По хладоводу в сплит-системе идёт ВОЗДУХ!
хм
действительно
часть фреона должна быть в жидкой фазе
на самом деле для жидкости манометр будет работать так же успешно как и для газа. НЕ будет работатьдля промежуточной фазы.
ну так ладно, не останавливаемся ....
как это делается? Изначально подбирается баллончик нужного объема?
Имеентся два резервуара нужных пропорций один из которых заполняется по полной, а потом объединяются? Как?
действительно
часть фреона должна быть в жидкой фазе
на самом деле для жидкости манометр будет работать так же успешно как и для газа. НЕ будет работатьдля промежуточной фазы.
ну так ладно, не останавливаемся ....
как это делается? Изначально подбирается баллончик нужного объема?
Имеентся два резервуара нужных пропорций один из которых заполняется по полной, а потом объединяются? Как?
и это
давайте хватит уже писать: забей, невозможно, и пр
давайте хватит уже писать: забей, невозможно, и пр
у моего знакомого кондишен в машине перестал работать
он поехал купил фреончика
через пол часа кондишен работал как новенький
надо как-то встретиться с ним, узнать как он это делал
а вы все ссыкуны ..
он поехал купил фреончика
через пол часа кондишен работал как новенький
надо как-то встретиться с ним, узнать как он это делал
а вы все ссыкуны ..
Сравнил хуй с пальцем, в машине кондиционер уже установлен.
забей, невозможно, и прДа все возможно, не боги же горшки обжигают
. Я вот буквально час назад фреон закачивал в небольшую холодильную установку от мороженницы.Но просто в монтаже кондиционеров самом сложное это установка внешнего блока (со сверлением стен и т.п.)
Сравнил хуй с пальцемя 3 пункта расписал
сложности первых двух описал
обсуждаю сложности третьего. Чем теоретически отличается 3-й пункт для авто и для дома?
Только тем, что предварительно не нужно вакуум создавать? (если до этого уже был фреон)
фреон закачивал в небольшую холодильную установку от мороженницы.крут!
а где фреон покупал? в хозмаге, или по инету надо заказывать?
как там контролировать чтобы загналось именно нужное количество фреона?
В машине контролируется очень просто. Контур соединяется с баллоном, с газовой фазой баллона. Включается кондиционер. Фреон сжижается компрессором и наполняет ресивер. Как только ресивер полон жидким фреоном, срабатывает датчик и компрессор отключается. Баллон отсоединяют.
а если после откачки воздуха в домашнем делать также?
или там нет отключающей автоматики?
или там нет отключающей автоматики?
Не знаю. Всё что знал сообщил.
а где фреон покупал?
Я по инету заказывал, из Германии. В моей глуши, это удобнее всего (я в центральной Италии). В Москве IMHO фирм, торгующх фреоном как собак нерезанных. Единственное, обычная фасовка фреона в России это здоровый баллон. Может быть проще поспрашивать у любителей экстремального оверклокинГа и т.п.. Они могут "отлить" немного, если придешь со своим баллончиком.
Я взвешивал баллон с фреоном, и смотрел на весах сколько его убыло.
Есть, есть новый рекорд сегодня! +34,8!
Не знаю,у меня дома на пр.Вернадского термометр показывает 31 градус.
количество фреона контролируется элементарно: ставишь балон с фреоном на весы и смотришь изменение массы.
Сложность самостоятельной установки кондея в том, что необходимое для этого оборудование будет стоить дороже, чем стоимость работы специалистов. Но если надо поставить несколько кондеев, то уже можно попробывать заморочиться. Можно объединиться, закупить оборудование, все разрюхать и поставить совместно друг у друга кондеи. А потом начать ставить кондеи всем подряд и за бабло. Тогда уже можно будет назвать себя профессионалами.
Сложность самостоятельной установки кондея в том, что необходимое для этого оборудование будет стоить дороже, чем стоимость работы специалистов. Но если надо поставить несколько кондеев, то уже можно попробывать заморочиться. Можно объединиться, закупить оборудование, все разрюхать и поставить совместно друг у друга кондеи. А потом начать ставить кондеи всем подряд и за бабло. Тогда уже можно будет назвать себя профессионалами.
При заправке автомобильных кондеев контролируют массу фреона. Хотя могут найтись джамшуты, которые наполняют до срабатывания датчика аварийного отключения при превышении давления.
Контролируют его только для того, чтобы выписать тебе счёт.
Я наблюдал за мастерами из freezer.ru, и ещё поинтересовался у них как контролируется количество. Мне ответили, что "кондиционер возьмёт столько сколько нужно".
Я наблюдал за мастерами из freezer.ru, и ещё поинтересовался у них как контролируется количество. Мне ответили, что "кондиционер возьмёт столько сколько нужно".
стыдно за фризер
Расскажи как нужно, заодно расскажи чем чреват описанный способ. Кстати укажи где в машине " датчика аварийного отключения при превышении давления"?
Расскажи как нужно
По весу. На большинстве холодильных агрегатов указан тип закачиваемового хладоагента и его масса.
Если фреона будет больше чем надо, он может попасть в цилиндр компрессора в жидком виде и вызовет его поломку (или просто усиленный износ). Так как компрессор не любит качать жидкость
Кстати укажи где в машине " датчика аварийного отключения при превышении давления"?
Где указать то? Запость фотку что-ли.
А так, вот например на схеме:
http://pro-audi.net/2008/01/07/raspolozhenie-ustrojjstv-v-ot...
19. Выключатель высокого давления
кондиционера, F118
вот маленькое описание что нужно
http://www.hvac-school.ru/index.php?doc=241
http://www.hvac-school.ru/index.php?doc=241
Блин , все необходимое есть, даже в нескольких экземплярах 
, все необходимое есть, даже в нескольких экземплярах Конкретно в моей машине эта штуковина называется четырехпозиционный переключатель. Расположен на ресивере-осушителе. Может находиться в следующих состояниях (давления переключения не помню, но можно посмотреть в мануале):
1) недостаточное давление хладагента, кондей аварийно отключен;
2) кондей включен, вентилятор обдува на 1й скорости;
3) кондей включен, вентилятор обдува на 2й скорости;
4) превышение максимально допустимого давления, кондей отключен.
1) недостаточное давление хладагента, кондей аварийно отключен;
2) кондей включен, вентилятор обдува на 1й скорости;
3) кондей включен, вентилятор обдува на 2й скорости;
4) превышение максимально допустимого давления, кондей отключен.
А как его окажется больше чем нужно, если его туда не заливают жидким, а подают в газовой фазе пока ресивер не наполнится жидкой? Зато если наполнять по весу, то действительно можно перебощить, если объём системы по какой-то причине отличается от штатной. Но только перелить невозможно
19. Выключатель высокого давленияВыключатель давления это как будет по-русски? Тут наверное имеется в виду как раз датчик в ресивере, и он отключает компрессор.
кондиционера, F118
Конкретно в моей машине эта штуковина называется четырехпозиционный переключатель. Расположен на ресивере-осушителе. Может находиться в следующих состояниях (давления переключения не помню, но можно посмотреть в мануале):Так это не тот датчик, который ограничивает объём заправки, насколько я понимаю. Если по его срабатыванию умудриться заправить, то наверное потом кондиционер и не включится.
1) недостаточное давление хладагента, кондей аварийно отключен;
2) кондей включен, вентилятор обдува на 1й скорости;
3) кондей включен, вентилятор обдува на 2й скорости;
4) превышение максимально допустимого давления, кондей отключен.
Есть еще 3 датчика температуры. Других датчиков в моей машине нет.
Вот что на их сайте написано
Походу мне так и делали, но не помню я у себя смотрового глазка
Можно заправлять автокондиционер и другим способом - через порт обратной магистрали при включенном компрессоре. В этом случае компрессор автокондиционера засасывает газ сам. Если на системе предусмотрен смотровой глазок, за полнотой системы можно следить еще и по нему.http://freezer.ru/freon.shtml
Походу мне так и делали, но не помню я у себя смотрового глазка
А как его окажется больше чем нужно, если его туда не заливают жидким, а подают в газовой фазе пока ресивер не наполнится жидкой?
Ну собственно вот и наполнится больше чем нужно жидкой фазой.
Зато если наполнять по весу, то действительно можно перебощить, если объём системы по какой-то причине отличается от штатной.
Ну он как бы известен в нормальных случаях.
Выключатель давления это как будет по-русски? Тут наверное имеется в виду как раз датчик в ресивере, и он отключает компрессор.
А в чем проблема? Просто датчик давления, который выключает кондиционер если давление превышает определенный предел.
Ну то есть да, контрольный элемент это датчик, но все в сборе это уже выключатель.
Тебе во фризере заправляли заправочной станцией или пауком с балоном? Если заправочной станцией, то в нее вводят марку машины и она по таблице берет значение заправочного объема и льет столько, сколько нужно.
Пауком с баллоном и называли они её колбой. Тот факт, что включали двигатель и кондиционер, говорит о том, что заправляли именно по принципу что компрессор закачивает сам. И я же говорю, что уточнил по какому принципу контролируется количество.
07.2010, Москва 15:20:05 В Москве побит температурный рекорд 1882г., сегодня воздух прогрелся до 34,4 градуса. Как сообщает Метеобюро Москвы и Московской области, прежний рекорд, установленный более века назад, составлял 34,3 градуса. По данным синоптиков, в течение дня воздух еще может прогреться, и окончательное значение рекорда станет известно позже.
В 2 часа уже 36 было.
ЖАРА в Москве вначале была незаметна. То есть, конечно, еще как заметна, но кого же удивишь к июлю жарким днем. Потели, отдувались, обмахивались газетами, в горячих автобусах ловили сквознячок из окон, страдая в давке чужих жарких тел, и неприятное чувство прикосновения мирилось только, если притискивало к молодым женщинам, которые старались отодвинуть свои округлости не столько из нежелания и достоинства, но просто и так жарко.
- Ну и жара сегодня. Обещали днем тридцать два.
- Ф-фух, с ума сойти!
Хотя с ума, разумеется, никто не сходил. Дома отдыхали в трусах, дважды лазая под душ.
Так прошел день, и другой, и столбик термометра уперся в 33. Ветра не было, и в прокаленном воздухе стояли городские испарения. Одежда пропотевала и светлый ворот пачкался раньше, чем добирался от дома до работы. Расторопная московская рысь сменялась неспешной южной перевалочкой: иначе уже в прохладном помещении с тебя продолжал лить пот, сорочки и блузки размокали, и узоры бюстгальтеров проявлялись на всеобщее обозрение откровенно не носившие их цирцеи сутулились, отлепляя тонкую ткань от груди, исключительно из соображений вентиляции.
По прогнозам жаре уже полагалось спасть, но к очередному полудню прогрев достиг 34. Это уже случалось в редкий год. Скандальный Московский комсомолец выдавал хронику сердечных приступов в транспорте и на улицах, и в метро врубили наконец полную вентиляцию, не работавшую из экономии энергии лет пять. Ошалевшие граждане в гремящих вагонах наслаждались прохладными потоками.
Суббота выдала 35, и на пляжах было не протолкнуться. Песок жег ступни: перебегали, поухивая. В тени жались вплотную; энтузиасты загара обтекали на подстилки, переворачиваясь. Парная вода кишела.
Воскресные электрички были упрессованы, будто объявили срочную эвакуацию, тамбуры брались с боя. Москва ринулась вон, на природу, под кусты, на свои и чужие дачи; под каждым лопухом торчала голова, и в глазах маячило извещение: хочу холодного пива.
Продажа пива и лимонада действительно перекрыла рекорды. Главным наслаждением манило глотнуть колющееся свежими пузырьками пойло из холодильника, фирмы сняли с телевидения рекламу прохладительных напитков: и так выпивали все, что течет.
С каким-то даже мазохистским злорадством внимали:
“Метеоцентр сообщает: сегодня в Москве был зафиксирован абсолютный рекорд температуры в этом столетии в отдельных районах столицы термометры показали +36,7°С. На ближайшие сутки ожидается сохранение этой необычной для наших широт жары, после чего она начнет спадать. Падение температуры будет сопровождаться ливневыми дождями и грозами.”
Дышать стало трудно. Солнечная сторона улиц вымерла. Плывя в мареве по мягкому асфальту, прохожие бессознательно поводили отставленными руками, стремясь охладиться малейшим движением воздуха по телу.
Июль плыл и плавился, и солнце ломило с белесых небес.
И долгожданные вечера не приносили облегчения и прохлады. Окатив водой полы, спали голыми поверх простынь, растворив окна, и утром вешали влажные постели на балконах, где уже жег руки ядовитый ультрафиолет.
Дождей не было, а поднялось до 38, и это уже запахло стихийным бедствием. Примечательно, что те, чьей жизни непосредственно жара не угрожала, не болело сердце и не подпирало давление, воспринимали происходящее не без любопытства и даже веселого удовлетворения: ох да ни фига себе! ну-ну, и долго так будет? вот да.
Сердечникам было хуже. Под сиреной летала скорая, и десяток свалившихся на улице с тепловым ударом увозился ежедневно.
Вентиляторы настольные, напольные, подвесные и карманные, с сектором автоповорота и без, простые и многорежимные стали обязательной деталью быта; вращение, жужжание, комнатный ветерок вошли в антураж этого лета.
А явно заболевший паранойей градусник показал 39, и его приятель и подельник барометр мертво уперся в великую сушь.
-Ниче-го себе лето!
Полез спрос на автомобильные чехлы, и только белые, отражающие солнце. Оставленная на припеке машина обжигала, сидение кусало сквозь одежду – рвали с места, пусть скорей обдует. Богатые лепили автомобильные кондиционеры, что в странах жарких нормально или даже обязательно.
Кондиционер стал королем рынка электротоваров.
Их ящики выставились в окна фирм, и теплая капель с фасадов кропила прохожих, оставляя неопрятные потеки на тротуарах.
На верхние этажи вода доходила только ночью. Набирали кастрюли и ведра для готовки, наполняли ванну сливать в унитаз, мыться из ковшика над раковиной.
В связи с повышенной пожароопасностью лесов были запрещены выезды на природу, станции и шоссе перекрыли млеющие пикеты ГАИ и ОМОНа. Зыбкий желтоватый смог тлел над столицей.
В этих тропических условиях первым прибег к маркизам (забытое слово маркизет!) Макдональдс. Жалюзи помогали мало и закрывали витрины над витринами простерлись, укрыв их тенью, навесы ткани. И спорые работяги на телескопических автовышках монтировали металлические дуги на солнечные фасады Тверская и весь центр расцветились, как флагами, пестрыми матерчатыми козырьками.
-О черт, да когда ж это кончится ф-фу, Сахара;
Появились объявления: Прачечная временно закрыта по техническим причинам. Баня временно не работает в связи с ремонтом водопровода.
Небывалая засуха поразила Подмосковье. Пересыхание источников привело к обмелению многих водоемов. Уровень воды в Москва-реке понизился до отметки два и семь десятых метра ниже ординара.
При 40 реальную нехватку воды ощутили заводы. Зеркала очистных сооружений и отстойников опускались, оставляя на месте водной глади бурую вонючую тину, под иссушающим зноем превращающуюся в шершавую слоеную пленку.
Караванами поперли многотонные фуры с прицепами воду в пластиковых канистрах из Финляндии и Германии, канистры эти с голубыми наклейками продавались во всех магазинах и ларьках.
А градусник лез, и был создан наконец Городской штаб по борьбе со стихийным бедствием, который возглавил мэр Москвы Юрий Лужков. Жесткий график почасовой подачи воды в жилые кварталы. Советы в газетах: носить только светлое, двигаться медленно, не выходить на солнце, много пить, употреблять холодную пищу, и веселая семейка в телепередаче Семейный час деловито делилась опытом: ка-ак только дают воду муж быстро моет полы, жена шустро простирывает (не занашивать!) белье, дочь резво споласкивает (не жрать жирного в жару!) посуду двадцать минут, потом по очереди скачут в душ, семь минут на человека, вытираться уже в коридоре еще двадцать минут, и еще двадцать минут наполняется ванна на предстоящие сутки: час и все в порядке, все чисты и свежи.
Раньше плана и вообще вне плана вставали предприятия и конторы на коллективный отпуск. Все равно работать считай бросили. Устали. Ждали спада, дождя, прохлады.
И появились голубые автоцистерны-водовозки. Загремели ведра. Активисты из жильцов собирали деньги по графику: машина заказывалась по телефону, фирмы развернулись мигом, возили из Шексны и даже Свири, дороже и престижней была ладожская вода, но очереди на вызов росли, машин не хватало.
И вышла на улицу ветхая старушка с забытым в истории предметом довоенным солнечным зонтиком. Гениально идти и нести над собой тень! Цены прыгнули ажиотажно, крутнулась реклама, контейнеры бамбуковых зонтов с росписью по синтетическому шелку поволокли челноки из Китая.
-Слушайте, это ж уже можно подохнуть! Что делается?! Ничего себе парниковый эффект пошел.
-Ну, не надо драматизировать. Для Ташкента нормальная летняя температура.
Здесь был не Ташкент, и при сорока трех градусах стали жухнуть газоны. Ночами поливальные машины скупо обрызгивали только самый центр. Листва сворачивалась и шуршала сухим жестяным шорохом.
Духота верхних этажей под крышами стала физически труднопереносимой. Городской штаб изучал опыт Юга и изыскивал меры: крыши прогонялись белой, солнцеотражающей, краской эффект! Любая белая краска вдруг стала (еще одно забытое слово) дефицитом граждане самосильно защищались от зноя.
Не модой, но формой одежды сделались шорты. Модой было, напротив, не носить темных очков и настоятельно рекомендуемых головных уборов. Отдельная мода возникла у стриженых мальчиков в спортивных кабриолетах белые пробковые шлемы.
Первыми на ночной график перешли рестораны те, что и были ночными, просто закрывались днем за ненадобностью. С одиннадцати до пяти дня прекратили работу магазины, наверстывая утром и вечером. И очень быстро привычным, потому что естественным, стало пересидеть самую дневную жару дома, отдохнуть, вздремнуть вошла в нормальный обиход сьеста. Замерла дневная жизнь зато закипела настоящая ночная: в сумерки выползал народ на улицы, витрины горели, машины неслись даже приятно и романтично, как отдых в Греции.
На сорока пяти все поняли окончательно, что дело круто не ладно. Ежедневно Время информировало о поисках учеными озоновой дыры и очередном климатическом проекте. Информация была деловито-бодрой, но причины феномена истолкованию не поддавались.
В пожарах дома полыхали, как палатки. Пожарные в касках и брезенте валились в обмороки. Пеногонов не хватало, воды в гидроцентралях не было, телефонные переговоры об аварийном включении не могли не опаздывать. В качестве профилактических мер отключили газ; плакаты заклинали осмотрительно пользоваться электроприборами и тщательно гасить окурки. За окурок на сгоревшем газоне давали два года.
На сорока семи потек асфальт тротуаров и битум с крыш. Под кондиционером дышать можно было, но передвигаться днем по городу опасно: босоножки на пробковой подошве (иная обувь годилась плохо) вязли, а сорваться босиком это ожог, как от печки.
Опустели больницы. В дикой сауне палат выжить не мог и здоровый. Одних забрали родственники, другие забили холодильники моргов.
Ночами экскаваторы еще рыли траншеи кладбищ. Стальные зубья ковша со звоном били в спекшуюся камнем глину.
И перестал удивляться глаз трупам на раскаленных улицах, которые не успел подобрать ночной фургон. Газы бродили в их раздутых и с треском опадающих животах, кожа чернела под белым огнем, и к закату тело превращалось в сухую головешку, даже не издающую зловония.
Но и при пятидесяти город еще жил. По брусчатке старых переулков и песку обугленных аллей проскакивали автомобили, на асфальтовых перекрестках впечатывая глубокие черные колеи и швыряя шмотья из-под спаленных шин. Еще работали кондиционированные электростанции, гоня свет и прохладу деньгам и власти. Прочие зарывались в подвалы, дворницкие, подземные склады: в глубине дышалось.
Еще открывались ночами центральные супермаркеты, зовя сравнительной свежестью и изобилием, а для бедных торговали при фонариках рынки. Дребезжали во мгле автобусы, и пассажиры с мешками хлеба и картошки собирали деньги водителю, когда путь преграждал поставленный на гусеничные ленты джип с ребятками в белых балахонах и пробковых шлемах, небрежно поглаживающих автоматы.
Днем же господствовали две краски: ослепительно белая и безжизненно серая. В прах рассыпался бурьян скверов, хрупкие скелетики голубей белели под памятниками, а в сухом мусоре обнажившегося дна Москва-реки дотлевали останки сожравших их когда-то крыс, не нашедших воды в последнем ручейке.
Дольше жили те, кто собирался большими семьями, сумел организоваться, сообща заботиться о прохладе, воде и пище. Ночами во дворах мужчины бурили ручными воротами скважины, стремясь добраться до водоносных пластов. Рыли туалеты, строили теневые навесы над землянками. По очереди дежурили, охраняя свои скудные колодцы, группами добирались до рынков, всеми способами старались добыть оружие.
Спасительным мнилось метро, не вспомнить когда закрытое; передавали, что там задохнулись без вентиляции; что под вентиляционными колодцами властвуют банды и режутся меж собой; что спецохрана защищает переходы к правительственному городу, стреляя без предупреждения; что убивают за банку воды.
Градусники давно зашкалило за 55, и в живых оставались только самые молодые и выносливые. Телевизоры скисли давно, не выдержав режима, но держались еще древние проводные репродукторы, передавая сообщения о подземных стационарах, где налаживается нормальная, жизнь, о завтрашнем спаде температуры и легкую музыку по заявкам слушателей.
Свет и огонь рушились с пустых небес, некому уже было ремонтировать выгнутые рельсы подъездных путей и севший бетон посадочных полос, и настала ночь, когда ни один самолет не приземлился на московских аэродромах, и ни один поезд не подошел к перрону.
Последним держался супермаркет на Новом Арбате, опора новых русских, но подвоз прекратился, замер и он, и ни один автомобиль не нарушил ночной тишины.
С остановкой последней электростанции умолк телефон, прекратилось пустое гудение репродуктора, оборвали хрип сдохшие кондиционеры.
Днем город звенел: это трескались и осыпались стекла из рассохшихся перекошенных рам, жар высушивал раскрытые внутренности домов, постреливала расходящаяся мебель, щелкали лопающиеся обои, с шорохом оседая на отслоенные пузыри линолеума. Крошкой стекала с фасадов штукатурка.
Температура повышалась. Слепящее солнце пустыни било над белыми саркофагами и черными памятниками города, над рухнувшей эспланадой кинотеатра Россия, над осевшими оплавленными машинами, над красной зубчаткой Кремля, легшими на Тверской фонарными столбами, зияющими вокзалами..
М. Веллер
- Ну и жара сегодня. Обещали днем тридцать два.
- Ф-фух, с ума сойти!
Хотя с ума, разумеется, никто не сходил. Дома отдыхали в трусах, дважды лазая под душ.
Так прошел день, и другой, и столбик термометра уперся в 33. Ветра не было, и в прокаленном воздухе стояли городские испарения. Одежда пропотевала и светлый ворот пачкался раньше, чем добирался от дома до работы. Расторопная московская рысь сменялась неспешной южной перевалочкой: иначе уже в прохладном помещении с тебя продолжал лить пот, сорочки и блузки размокали, и узоры бюстгальтеров проявлялись на всеобщее обозрение откровенно не носившие их цирцеи сутулились, отлепляя тонкую ткань от груди, исключительно из соображений вентиляции.
По прогнозам жаре уже полагалось спасть, но к очередному полудню прогрев достиг 34. Это уже случалось в редкий год. Скандальный Московский комсомолец выдавал хронику сердечных приступов в транспорте и на улицах, и в метро врубили наконец полную вентиляцию, не работавшую из экономии энергии лет пять. Ошалевшие граждане в гремящих вагонах наслаждались прохладными потоками.
Суббота выдала 35, и на пляжах было не протолкнуться. Песок жег ступни: перебегали, поухивая. В тени жались вплотную; энтузиасты загара обтекали на подстилки, переворачиваясь. Парная вода кишела.
Воскресные электрички были упрессованы, будто объявили срочную эвакуацию, тамбуры брались с боя. Москва ринулась вон, на природу, под кусты, на свои и чужие дачи; под каждым лопухом торчала голова, и в глазах маячило извещение: хочу холодного пива.
Продажа пива и лимонада действительно перекрыла рекорды. Главным наслаждением манило глотнуть колющееся свежими пузырьками пойло из холодильника, фирмы сняли с телевидения рекламу прохладительных напитков: и так выпивали все, что течет.
С каким-то даже мазохистским злорадством внимали:
“Метеоцентр сообщает: сегодня в Москве был зафиксирован абсолютный рекорд температуры в этом столетии в отдельных районах столицы термометры показали +36,7°С. На ближайшие сутки ожидается сохранение этой необычной для наших широт жары, после чего она начнет спадать. Падение температуры будет сопровождаться ливневыми дождями и грозами.”
Дышать стало трудно. Солнечная сторона улиц вымерла. Плывя в мареве по мягкому асфальту, прохожие бессознательно поводили отставленными руками, стремясь охладиться малейшим движением воздуха по телу.
Июль плыл и плавился, и солнце ломило с белесых небес.
И долгожданные вечера не приносили облегчения и прохлады. Окатив водой полы, спали голыми поверх простынь, растворив окна, и утром вешали влажные постели на балконах, где уже жег руки ядовитый ультрафиолет.
Дождей не было, а поднялось до 38, и это уже запахло стихийным бедствием. Примечательно, что те, чьей жизни непосредственно жара не угрожала, не болело сердце и не подпирало давление, воспринимали происходящее не без любопытства и даже веселого удовлетворения: ох да ни фига себе! ну-ну, и долго так будет? вот да.
Сердечникам было хуже. Под сиреной летала скорая, и десяток свалившихся на улице с тепловым ударом увозился ежедневно.
Вентиляторы настольные, напольные, подвесные и карманные, с сектором автоповорота и без, простые и многорежимные стали обязательной деталью быта; вращение, жужжание, комнатный ветерок вошли в антураж этого лета.
А явно заболевший паранойей градусник показал 39, и его приятель и подельник барометр мертво уперся в великую сушь.
-Ниче-го себе лето!
Полез спрос на автомобильные чехлы, и только белые, отражающие солнце. Оставленная на припеке машина обжигала, сидение кусало сквозь одежду – рвали с места, пусть скорей обдует. Богатые лепили автомобильные кондиционеры, что в странах жарких нормально или даже обязательно.
Кондиционер стал королем рынка электротоваров.
Их ящики выставились в окна фирм, и теплая капель с фасадов кропила прохожих, оставляя неопрятные потеки на тротуарах.
На верхние этажи вода доходила только ночью. Набирали кастрюли и ведра для готовки, наполняли ванну сливать в унитаз, мыться из ковшика над раковиной.
В связи с повышенной пожароопасностью лесов были запрещены выезды на природу, станции и шоссе перекрыли млеющие пикеты ГАИ и ОМОНа. Зыбкий желтоватый смог тлел над столицей.
В этих тропических условиях первым прибег к маркизам (забытое слово маркизет!) Макдональдс. Жалюзи помогали мало и закрывали витрины над витринами простерлись, укрыв их тенью, навесы ткани. И спорые работяги на телескопических автовышках монтировали металлические дуги на солнечные фасады Тверская и весь центр расцветились, как флагами, пестрыми матерчатыми козырьками.
-О черт, да когда ж это кончится ф-фу, Сахара;
Появились объявления: Прачечная временно закрыта по техническим причинам. Баня временно не работает в связи с ремонтом водопровода.
Небывалая засуха поразила Подмосковье. Пересыхание источников привело к обмелению многих водоемов. Уровень воды в Москва-реке понизился до отметки два и семь десятых метра ниже ординара.
При 40 реальную нехватку воды ощутили заводы. Зеркала очистных сооружений и отстойников опускались, оставляя на месте водной глади бурую вонючую тину, под иссушающим зноем превращающуюся в шершавую слоеную пленку.
Караванами поперли многотонные фуры с прицепами воду в пластиковых канистрах из Финляндии и Германии, канистры эти с голубыми наклейками продавались во всех магазинах и ларьках.
А градусник лез, и был создан наконец Городской штаб по борьбе со стихийным бедствием, который возглавил мэр Москвы Юрий Лужков. Жесткий график почасовой подачи воды в жилые кварталы. Советы в газетах: носить только светлое, двигаться медленно, не выходить на солнце, много пить, употреблять холодную пищу, и веселая семейка в телепередаче Семейный час деловито делилась опытом: ка-ак только дают воду муж быстро моет полы, жена шустро простирывает (не занашивать!) белье, дочь резво споласкивает (не жрать жирного в жару!) посуду двадцать минут, потом по очереди скачут в душ, семь минут на человека, вытираться уже в коридоре еще двадцать минут, и еще двадцать минут наполняется ванна на предстоящие сутки: час и все в порядке, все чисты и свежи.
Раньше плана и вообще вне плана вставали предприятия и конторы на коллективный отпуск. Все равно работать считай бросили. Устали. Ждали спада, дождя, прохлады.
И появились голубые автоцистерны-водовозки. Загремели ведра. Активисты из жильцов собирали деньги по графику: машина заказывалась по телефону, фирмы развернулись мигом, возили из Шексны и даже Свири, дороже и престижней была ладожская вода, но очереди на вызов росли, машин не хватало.
И вышла на улицу ветхая старушка с забытым в истории предметом довоенным солнечным зонтиком. Гениально идти и нести над собой тень! Цены прыгнули ажиотажно, крутнулась реклама, контейнеры бамбуковых зонтов с росписью по синтетическому шелку поволокли челноки из Китая.
-Слушайте, это ж уже можно подохнуть! Что делается?! Ничего себе парниковый эффект пошел.
-Ну, не надо драматизировать. Для Ташкента нормальная летняя температура.
Здесь был не Ташкент, и при сорока трех градусах стали жухнуть газоны. Ночами поливальные машины скупо обрызгивали только самый центр. Листва сворачивалась и шуршала сухим жестяным шорохом.
Духота верхних этажей под крышами стала физически труднопереносимой. Городской штаб изучал опыт Юга и изыскивал меры: крыши прогонялись белой, солнцеотражающей, краской эффект! Любая белая краска вдруг стала (еще одно забытое слово) дефицитом граждане самосильно защищались от зноя.
Не модой, но формой одежды сделались шорты. Модой было, напротив, не носить темных очков и настоятельно рекомендуемых головных уборов. Отдельная мода возникла у стриженых мальчиков в спортивных кабриолетах белые пробковые шлемы.
Первыми на ночной график перешли рестораны те, что и были ночными, просто закрывались днем за ненадобностью. С одиннадцати до пяти дня прекратили работу магазины, наверстывая утром и вечером. И очень быстро привычным, потому что естественным, стало пересидеть самую дневную жару дома, отдохнуть, вздремнуть вошла в нормальный обиход сьеста. Замерла дневная жизнь зато закипела настоящая ночная: в сумерки выползал народ на улицы, витрины горели, машины неслись даже приятно и романтично, как отдых в Греции.
На сорока пяти все поняли окончательно, что дело круто не ладно. Ежедневно Время информировало о поисках учеными озоновой дыры и очередном климатическом проекте. Информация была деловито-бодрой, но причины феномена истолкованию не поддавались.
В пожарах дома полыхали, как палатки. Пожарные в касках и брезенте валились в обмороки. Пеногонов не хватало, воды в гидроцентралях не было, телефонные переговоры об аварийном включении не могли не опаздывать. В качестве профилактических мер отключили газ; плакаты заклинали осмотрительно пользоваться электроприборами и тщательно гасить окурки. За окурок на сгоревшем газоне давали два года.
На сорока семи потек асфальт тротуаров и битум с крыш. Под кондиционером дышать можно было, но передвигаться днем по городу опасно: босоножки на пробковой подошве (иная обувь годилась плохо) вязли, а сорваться босиком это ожог, как от печки.
Опустели больницы. В дикой сауне палат выжить не мог и здоровый. Одних забрали родственники, другие забили холодильники моргов.
Ночами экскаваторы еще рыли траншеи кладбищ. Стальные зубья ковша со звоном били в спекшуюся камнем глину.
И перестал удивляться глаз трупам на раскаленных улицах, которые не успел подобрать ночной фургон. Газы бродили в их раздутых и с треском опадающих животах, кожа чернела под белым огнем, и к закату тело превращалось в сухую головешку, даже не издающую зловония.
Но и при пятидесяти город еще жил. По брусчатке старых переулков и песку обугленных аллей проскакивали автомобили, на асфальтовых перекрестках впечатывая глубокие черные колеи и швыряя шмотья из-под спаленных шин. Еще работали кондиционированные электростанции, гоня свет и прохладу деньгам и власти. Прочие зарывались в подвалы, дворницкие, подземные склады: в глубине дышалось.
Еще открывались ночами центральные супермаркеты, зовя сравнительной свежестью и изобилием, а для бедных торговали при фонариках рынки. Дребезжали во мгле автобусы, и пассажиры с мешками хлеба и картошки собирали деньги водителю, когда путь преграждал поставленный на гусеничные ленты джип с ребятками в белых балахонах и пробковых шлемах, небрежно поглаживающих автоматы.
Днем же господствовали две краски: ослепительно белая и безжизненно серая. В прах рассыпался бурьян скверов, хрупкие скелетики голубей белели под памятниками, а в сухом мусоре обнажившегося дна Москва-реки дотлевали останки сожравших их когда-то крыс, не нашедших воды в последнем ручейке.
Дольше жили те, кто собирался большими семьями, сумел организоваться, сообща заботиться о прохладе, воде и пище. Ночами во дворах мужчины бурили ручными воротами скважины, стремясь добраться до водоносных пластов. Рыли туалеты, строили теневые навесы над землянками. По очереди дежурили, охраняя свои скудные колодцы, группами добирались до рынков, всеми способами старались добыть оружие.
Спасительным мнилось метро, не вспомнить когда закрытое; передавали, что там задохнулись без вентиляции; что под вентиляционными колодцами властвуют банды и режутся меж собой; что спецохрана защищает переходы к правительственному городу, стреляя без предупреждения; что убивают за банку воды.
Градусники давно зашкалило за 55, и в живых оставались только самые молодые и выносливые. Телевизоры скисли давно, не выдержав режима, но держались еще древние проводные репродукторы, передавая сообщения о подземных стационарах, где налаживается нормальная, жизнь, о завтрашнем спаде температуры и легкую музыку по заявкам слушателей.
Свет и огонь рушились с пустых небес, некому уже было ремонтировать выгнутые рельсы подъездных путей и севший бетон посадочных полос, и настала ночь, когда ни один самолет не приземлился на московских аэродромах, и ни один поезд не подошел к перрону.
Последним держался супермаркет на Новом Арбате, опора новых русских, но подвоз прекратился, замер и он, и ни один автомобиль не нарушил ночной тишины.
С остановкой последней электростанции умолк телефон, прекратилось пустое гудение репродуктора, оборвали хрип сдохшие кондиционеры.
Днем город звенел: это трескались и осыпались стекла из рассохшихся перекошенных рам, жар высушивал раскрытые внутренности домов, постреливала расходящаяся мебель, щелкали лопающиеся обои, с шорохом оседая на отслоенные пузыри линолеума. Крошкой стекала с фасадов штукатурка.
Температура повышалась. Слепящее солнце пустыни било над белыми саркофагами и черными памятниками города, над рухнувшей эспланадой кинотеатра Россия, над осевшими оплавленными машинами, над красной зубчаткой Кремля, легшими на Тверской фонарными столбами, зияющими вокзалами..
М. Веллер
ну что, рекорд опять побит. Пока 37.7, но уверенно топаем к 40-ка
как дойдет до сорока - продавайте!
ну что, рекорд опять побит. Пока 37.7, но уверенно топаем к 40-каПо прогнозу завтра похолодание до +32.
завтра похолодание до +32.спасибо за предупреждение, оденусь потеплее.
по тв сказали , что побит абсолютный максимум
теперь он = 38,2 "C в Москве
ещё предупредили об надвигающемся урагане (через час) - в Белоруссии крыши уже поснесло
теперь он = 38,2 "C в Москве
ещё предупредили об надвигающемся урагане (через час) - в Белоруссии крыши уже поснесло
Дым Традиционно по-поводу дыма перепощивается рассказ 2002 года:
Все, конечно, делали вид, что ничего не происходит, пока этот парень в утренних новостях не сказал, что с набережной Москва-реки уже не видно башен Кремля. Ну, не видно и не видно – мало ли, чего не видно. У меня вот под окнами тоже было видно только школу. Больше ничего. Школа, а за ней – серый туман. Дым.
Я допивал свой утренний кофе, смотрел в окно, как несчастные школьники бегают стометровку, кашляя и отплевываясь от дыма, и в это время тот парень сказал по телевизору про Кремль.
Ничего удивительного, – подумал я. В таком дыму еще и не то потеряется. Дым над Москвой стоял уже месяц с лишним, но в последние три дня все стало значительно хуже, чем даже в семьдесят втором году. Но виду не подавали, нет. Подумаешь, торф тлеет на осушенных болотах. Подумаешь, лесные пожары. Леса много, весь не сгорит. В Америке и похуже бывало.
Последние три дня все десять миллионов человек сидели при закрытых окнах, только по необходимости отпирая на пару секунд двери своих домов, чтобы, набрав побольше воздуха, нырнуть в густой кисельный дым. Его хотелось потрогать. Протягиваешь руку – а он ускользает. Хватаешь – а его нет.
Уже давно днем можно было спокойно смотреть на солнце. Да и что это было за солнце? Растерянный красный круг, как остывающая конфорка. Плюнь на него – зашипит, да и только. Вечерами – клубы дыма в оранжевом свете уличных фонарей. Как будто зима и снег, но никакой зимы, и вместо снега – дым. Мне уже стало казаться, что однажды мы проснемся, посмотрим в окно – а там везде лежит дым. Дым, пепел, что угодно, но лежит, что-то материальное, что-то, что сделает мир другим. Как бетонная пыль на улицах Манхэттэна утром двенадцатого сентября.
Но ничего такого не происходило. Люди ехали на работу в полном дыма метро, еле тащились по задымленным дорогам в своих автомобилях при полной иллюминации, сидели в закупоренных офисах с кондиционерами, переключенными на внутреннюю конвекцию. Лучше уж дышать потом восемнадцатилетней секретарши, чем дымом шатурских торфянников, правда? И все продолжали делать вид, что ничего не происходит, пока этот парень в утренних новостях не заикнулся про Кремль.
Я допил свой утренний кофе, кофе с дымом, натянул пропахшую дымом одежду, покормил рыб и осторожно открыл дверь. В прихожую ворвались клубы дыма, он был словно живой, я выскочил наружу и захлопнул дверь за собой со всей возможной скоростью. К вечеру то, что попало внутрь, рассосется, но ведь для того, чтобы зайти, мне снова нужно будет открыть дверь. Но все же в запечатанной квартире можно будет дышать. Человек очень быстро приспосабливается к любой такой ерунде, тем более, что метеорологи ничего хорошего не обещают. Будет только хуже – говорили метеорологи, хотя куда уж хуже-то? Иногда я даже подумывал о противогазе – выдают же в Израиле противогазы, так почему у нас нельзя? Как же иногда достает эта вот неутроенность, эта наша посконная немощь. Даже пожар погасить не можем…
Я стоял на автобусной остановке и ворчал про себя, стараясь не думать о дыме. Стараясь заставить себя не думать о нем. Задачка не для слабых духом – дым был везде. В машинах, в автобусах, на деревьях, в сумках и даже в карманах. Клубящийся мир. Я даже не мог рассмотреть противоположную сторону улицы.
Рядом кто-то натужно закашлял. На мгновение я отвлекся, зевнул и хватанул полные легкие воздуха, если можно было назвать это воздухом. Наполнил легкие дымом, как будто затянулся огромной, вездесущей сигаретой. В горле запершило, я кашлянул тоже и снова стал заставлять себя думать о чем-нибудь другом. Люди с серыми лицами, воспаленные красные глаза, платки у распухших от беспричинного насморка носов. Я вытянул руку вперед – кончики пальцев почти терялись в плотном сером тумане. Ничего не думалось.
Я помню, как раз в тот момент я и почувствовал это. Почувствовал что-то не то. Совсем не то. Что-то новое появилось в этом дыму. Что-то такое… необычное что ли. То есть, конечно, и раньше мало приятного было в таком-то дыму, но все же это был обычный дым. Как от костра или там от кучи пожухлых листьев, которую поджег дворник. Просто его было много, как будто много костров или много куч с листьями. Неприятно, да, но ничего страшного. Да и доктора все время твердили в газетах: ничего страшного, от этого не умирают, курильщик и тот вдыхает гораздо большее количество дыма, и ничего. Ну да, ничего, а рак легких или что там еще? У докторов все время ничего страшного. Пока не загнешься – ничего страшного. А потом уж они тебя вылечат. До последней ниточки вылечат. И все же в обычном дыму и правда ничего страшного не было. Ну, дым и дым. Достает, конечно, но не смертельно.
Только так было вчера. Сегодня от дыма во рту осталось что-то сладковатое, даже приторное, что-то, чего не было ни вчера, ни позавчера, что-то, чего вообще никогда не было в обыкновенном торфяном дыму. Я осторожно вдохнул еще. Этот привкус мне что-то явно напоминал. Химия какая-то? Может, тряпка? Да нет, тряпки так отвратительно воняют, когда горят. А этот привкус не сказать, чтобы приятный или там вообще амброзия, но какой-то… как бы это… притягивающий, что ли. Вот случись такие пожары где-нибудь в Чуйской долине – вот там был бы приятный запах. Хоть и дым – а приятный был бы. Этакий полный легалайз. Уж окна точно никто не закрывал бы, особенно на ночь. Идиотизм какой. От этого дыма уже и шутки стали какие-от дурацкие. Дедсадовские какие-то стали шутки.
Я попытался сосредоточиться. Что мне напоминает этот запах? Даже не запах, запах обычный – ветки и листья, а ощущение после выдоха совершенно другое.
Подъехал автобус. Это сейчас все ездят при включенных фарах, а еще несколько дней назад такая простая вещь, как нажать кнопку на приборной панели, или у кого там что, и в голову не приходила. Экономы хреновы. Один из таких умников пять дней назад со всей дури въехал мне в задницу на светофоре в Очаково. Да и не мудрено – ехать на такой скорости, без лампочек, при видимости в сто метров. Конечно, у меня тоже ничего не горело. Я тоже экономил. Теперь-то понятно, что такая экономия приводит только к тому, что ты как дурак вынужден ехать на автобусе в страховую компанию. Больше ни к чему она не приводит. В эти дни всей нашей жизнью правит один лишь белый дым. Все, что мы делаем, мы делаем под влиянием дыма.
Москва холодного копчения.
Десять миллионов человек круглосуточно пьют чай лапсанг сушонг. А в новостях говорят: Ничего страшного не происходит. Ситуация под контролем. Это дымка. Они называют это дымка. Наводнение у них называется подтоплением, а пожар – возгоранием. Черт те что.
Когда я уже выходил из автобуса возле метро, я вдруг вспомнил, где раньше чувствовал этот привкус. Вернее, не где, а при каких обстоятельствах. Детская шалость. Простое ребяческое развлечение. Это сейчас все добывают огонь из крикетов и зиппо. А я, когда был маленький, баловался со спичками. Приоткрываешь коробок с той стороны, где у спичек головки, вынимаешь одну, зажигаешь и быстро суешь в приоткрытую щель. Тут главное направить коробок от себя или вообще бросить его на землю – потому что толстая пачка спичек мгновенно вспыхивает и разгорается мощным пламенем, почти как межконтинентальная баллистическая ракета. А после того, как все выгорит, во рту и появлялся такой вот сладковатый привкус. Манящий привкус. Так хотелось зажечь еще один коробок, и еще один, и еще.
Может, где сгорела спичечная фабрика? – думал я, трясясь в переполненном белесым дымом вагоне метро. Станции на всю длину не просматривались, дым клубился в тоннелях вдоль высоковольтных проводов, дым проносился под колесами поезда и над его крышей. Дым был везде. Интересно, а рыбы чувствуют воду? Мы сейчас вроде как рыбы в воде. Только вместо воды у нас дым.
В центре происходило что-то странное. Уже в метро я заметил, что значительно больше стало людей, которые как-то отрешенно смотрят перед собой и периодически крестятся. Никогда этого не понимал, но мало ли сумасшедших? Может, дым выкурил их из келий и они все стали прятаться в метро – какое-никакое а подземелье. Уже подъезжали к кольцевой линии, когда в плотном дыму вдруг раздался резкий и раздраженный голос машиниста: Все станции внутри кольцевой дороги закрыты на выход и вход пассажиров. Пользуйтесь наземным транспортом.
Нет, ну ни черта себе! Что за дела? Такого никогда еще не было. В поезде зашумели. Только крестящиеся люди стали креститься все чаще и чаще, а из белых клубов до меня пару раз долетело слово «Кремль».
Пришлось переходить на Октябрьской и ехать до Краснопресненской. На поверхности все выглядело, как в плохом фильме ужасов. Высотка на Баррикадной, чуть видная сквозь плотную завесу дыма, выглядела как огромный средневековый замок, а где-то у ее шпиля беспомощно и жалко пыталось светить крохотное солнце. На садовом кольце не было видно машин, зато в плотном тумане промелькивали какие-то фигуры в черном. Здесь сладкий привкус был значительно сильнее. Было такое ощущение, как будто вокруг горят одни только спички. Может, террористы? Воспользовались дымом и сделали свое черное дело? А что, разумное решение. Все равно за сто метров уже ничего не видно. Никакая милиция не спасет.
Я побрел в сторону Мэрии, где на пятом этаже находилась моя страховая компания. Как-то мало стало машин на улицах. Видимо, вняли наконец голосу разума и остались дома. Ни черта ж не видно. Резало глаза. Текли слезы. Свербило в носу. Возле американского посольства мимо меня прошмыгнули две дамы, судя по одежде – не наши. Дамы были перепуганы до смерти, прижимали к носам носовые платочки, а головы зачем-то прикрывали папочками с бумагами. Как будто они в эпицентре ядерного взрыва – подумал я. Справа, через дорогу, тоже происходило какое-то движение, но понять что-либо было совершенно невозможно. Я остановился и стал вглядываться в противоположную сторону до боли глазах – если им могло быть еще больнее, чем уже было. Мимо дома правительства тонкой цепочкой бежали солдатики в полевой форме. Ого! Уж не случилось ли под дымок государственного переворота? Да вроде ничего такого по телевизору не говорили. Я же помню все утренние новости. Какой-то грузин что-то там такое заявил, президент борется с наркоманией, в океане горит корабль, с набережной не видно Кремля. Обычные новости. Даже самолета никакого в этом дыму не упало, что, кстати, странно.
Но солдаты бежали. Военной техники я не видел, но солдаты бежали. Я подошел к небоскребу Мэрии, которая исчезала в дыму где-то на уровне четвертого этажа, и прямо направился к бюро пропусков. Заперто. У главного входа – несколько человек в черных костюмых о чем-то возбужденно кричат в сотовые телефоны. Я прислушался.
Все к чертям! В преисподнюю! Мы все сошли с ума… Не знаю… и президент тоже, да… а кто понимает?! Никого ж не осталось… все в дым этот….
Дышать становилось все труднее. Этот сладкий привкус уже не исчезал изо рта, запах дыма как-то незаметно изменился. Как будто я приехал на химический завод. Противно.
Черные пиджаки бегали, садились в машины, уезжали, приезжали другие и бегом бежали в двери Мэрии. Со стороны Нового Арбата появился и затих вой нескольких сирен. Сразу нескольких.
Что-то определенно случилось. Я это всегда хорошо чувствую.
Вы не подскажите, что случилось? – спросил я у милиционера, нервно курившего у входа в Мэрию. Как он еще умудряется курить в таком дыму? Зачем?
Милиционер поднял на меня испуганные глаза и судорожно выдохнул: Идите отсюда! Идите! Не положено… И тут я увидел.
Увидел сквось стекло вестибюля Мэрии. На стойке, где проверяют документы и вещи, стоял небольшой телевизор, у которого столпилось человек пятнадцать. Я припал лбом к холодному стеклу, я был уверен, что милиционер тут же погонит меня своей увесистой палкой. Но он не обратил на меня никакого внимания и закурил следующую сигарету. Самоубийца.
Звука я не слышал, зато кое-как видел. Видел, что возле Василия Блаженного стоит репортер и что-то очень возбужденно говорит в камеру. Видел, что за собором стоит оцепление из людей в черных одеждах. Видел, что башен Кремля действительно не видно в сплошном дыму. Не видно и стен. Наверное, все же они боятся террористов. Ничего ж не видно. Вот и поставили оцепление.
Кадр сменился. Угол Боровицкого холма. Башни не видно. То есть… не «не видно», а нет башни… Боровицкая башня исчезла. Надо же. Пятьсот лет на этом месте была башня – а теперь одна пустота. Это не дым, иначе я бы не видел угол холма. Холма, на котором стоит Кремль. Стоит…
- А где Кремль? – спросил я куда-то вбок, где курил этот бедняга-милиционер. Он обернулся ко мне, в глазах его на мгновение появилась ярость, я внутренне сжался, но милиционер плюнул себе под ноги и как-то ватно сказал: «Говорят, провалился».
- Про…. Что?!
- Провалился… Под землю… Никто ничего не понимает… Вместе… Вместе со всеми… С президентом… Там сейчас просто огромная треугольная дыра, у которой не видно дна. И везде один сплошной ядовитый дым…. Желтый такой. В этой яме. Обещают сейчас прислать вертолет. Что же это такое-то….
И милиционер дергано перекрестился.
Я вспомнил, что это за запах. Спички, да. Уроки химии. Это был запах серы.
06.09.2002
Все, конечно, делали вид, что ничего не происходит, пока этот парень в утренних новостях не сказал, что с набережной Москва-реки уже не видно башен Кремля. Ну, не видно и не видно – мало ли, чего не видно. У меня вот под окнами тоже было видно только школу. Больше ничего. Школа, а за ней – серый туман. Дым.
Я допивал свой утренний кофе, смотрел в окно, как несчастные школьники бегают стометровку, кашляя и отплевываясь от дыма, и в это время тот парень сказал по телевизору про Кремль.
Ничего удивительного, – подумал я. В таком дыму еще и не то потеряется. Дым над Москвой стоял уже месяц с лишним, но в последние три дня все стало значительно хуже, чем даже в семьдесят втором году. Но виду не подавали, нет. Подумаешь, торф тлеет на осушенных болотах. Подумаешь, лесные пожары. Леса много, весь не сгорит. В Америке и похуже бывало.
Последние три дня все десять миллионов человек сидели при закрытых окнах, только по необходимости отпирая на пару секунд двери своих домов, чтобы, набрав побольше воздуха, нырнуть в густой кисельный дым. Его хотелось потрогать. Протягиваешь руку – а он ускользает. Хватаешь – а его нет.
Уже давно днем можно было спокойно смотреть на солнце. Да и что это было за солнце? Растерянный красный круг, как остывающая конфорка. Плюнь на него – зашипит, да и только. Вечерами – клубы дыма в оранжевом свете уличных фонарей. Как будто зима и снег, но никакой зимы, и вместо снега – дым. Мне уже стало казаться, что однажды мы проснемся, посмотрим в окно – а там везде лежит дым. Дым, пепел, что угодно, но лежит, что-то материальное, что-то, что сделает мир другим. Как бетонная пыль на улицах Манхэттэна утром двенадцатого сентября.
Но ничего такого не происходило. Люди ехали на работу в полном дыма метро, еле тащились по задымленным дорогам в своих автомобилях при полной иллюминации, сидели в закупоренных офисах с кондиционерами, переключенными на внутреннюю конвекцию. Лучше уж дышать потом восемнадцатилетней секретарши, чем дымом шатурских торфянников, правда? И все продолжали делать вид, что ничего не происходит, пока этот парень в утренних новостях не заикнулся про Кремль.
Я допил свой утренний кофе, кофе с дымом, натянул пропахшую дымом одежду, покормил рыб и осторожно открыл дверь. В прихожую ворвались клубы дыма, он был словно живой, я выскочил наружу и захлопнул дверь за собой со всей возможной скоростью. К вечеру то, что попало внутрь, рассосется, но ведь для того, чтобы зайти, мне снова нужно будет открыть дверь. Но все же в запечатанной квартире можно будет дышать. Человек очень быстро приспосабливается к любой такой ерунде, тем более, что метеорологи ничего хорошего не обещают. Будет только хуже – говорили метеорологи, хотя куда уж хуже-то? Иногда я даже подумывал о противогазе – выдают же в Израиле противогазы, так почему у нас нельзя? Как же иногда достает эта вот неутроенность, эта наша посконная немощь. Даже пожар погасить не можем…
Я стоял на автобусной остановке и ворчал про себя, стараясь не думать о дыме. Стараясь заставить себя не думать о нем. Задачка не для слабых духом – дым был везде. В машинах, в автобусах, на деревьях, в сумках и даже в карманах. Клубящийся мир. Я даже не мог рассмотреть противоположную сторону улицы.
Рядом кто-то натужно закашлял. На мгновение я отвлекся, зевнул и хватанул полные легкие воздуха, если можно было назвать это воздухом. Наполнил легкие дымом, как будто затянулся огромной, вездесущей сигаретой. В горле запершило, я кашлянул тоже и снова стал заставлять себя думать о чем-нибудь другом. Люди с серыми лицами, воспаленные красные глаза, платки у распухших от беспричинного насморка носов. Я вытянул руку вперед – кончики пальцев почти терялись в плотном сером тумане. Ничего не думалось.
Я помню, как раз в тот момент я и почувствовал это. Почувствовал что-то не то. Совсем не то. Что-то новое появилось в этом дыму. Что-то такое… необычное что ли. То есть, конечно, и раньше мало приятного было в таком-то дыму, но все же это был обычный дым. Как от костра или там от кучи пожухлых листьев, которую поджег дворник. Просто его было много, как будто много костров или много куч с листьями. Неприятно, да, но ничего страшного. Да и доктора все время твердили в газетах: ничего страшного, от этого не умирают, курильщик и тот вдыхает гораздо большее количество дыма, и ничего. Ну да, ничего, а рак легких или что там еще? У докторов все время ничего страшного. Пока не загнешься – ничего страшного. А потом уж они тебя вылечат. До последней ниточки вылечат. И все же в обычном дыму и правда ничего страшного не было. Ну, дым и дым. Достает, конечно, но не смертельно.
Только так было вчера. Сегодня от дыма во рту осталось что-то сладковатое, даже приторное, что-то, чего не было ни вчера, ни позавчера, что-то, чего вообще никогда не было в обыкновенном торфяном дыму. Я осторожно вдохнул еще. Этот привкус мне что-то явно напоминал. Химия какая-то? Может, тряпка? Да нет, тряпки так отвратительно воняют, когда горят. А этот привкус не сказать, чтобы приятный или там вообще амброзия, но какой-то… как бы это… притягивающий, что ли. Вот случись такие пожары где-нибудь в Чуйской долине – вот там был бы приятный запах. Хоть и дым – а приятный был бы. Этакий полный легалайз. Уж окна точно никто не закрывал бы, особенно на ночь. Идиотизм какой. От этого дыма уже и шутки стали какие-от дурацкие. Дедсадовские какие-то стали шутки.
Я попытался сосредоточиться. Что мне напоминает этот запах? Даже не запах, запах обычный – ветки и листья, а ощущение после выдоха совершенно другое.
Подъехал автобус. Это сейчас все ездят при включенных фарах, а еще несколько дней назад такая простая вещь, как нажать кнопку на приборной панели, или у кого там что, и в голову не приходила. Экономы хреновы. Один из таких умников пять дней назад со всей дури въехал мне в задницу на светофоре в Очаково. Да и не мудрено – ехать на такой скорости, без лампочек, при видимости в сто метров. Конечно, у меня тоже ничего не горело. Я тоже экономил. Теперь-то понятно, что такая экономия приводит только к тому, что ты как дурак вынужден ехать на автобусе в страховую компанию. Больше ни к чему она не приводит. В эти дни всей нашей жизнью правит один лишь белый дым. Все, что мы делаем, мы делаем под влиянием дыма.
Москва холодного копчения.
Десять миллионов человек круглосуточно пьют чай лапсанг сушонг. А в новостях говорят: Ничего страшного не происходит. Ситуация под контролем. Это дымка. Они называют это дымка. Наводнение у них называется подтоплением, а пожар – возгоранием. Черт те что.
Когда я уже выходил из автобуса возле метро, я вдруг вспомнил, где раньше чувствовал этот привкус. Вернее, не где, а при каких обстоятельствах. Детская шалость. Простое ребяческое развлечение. Это сейчас все добывают огонь из крикетов и зиппо. А я, когда был маленький, баловался со спичками. Приоткрываешь коробок с той стороны, где у спичек головки, вынимаешь одну, зажигаешь и быстро суешь в приоткрытую щель. Тут главное направить коробок от себя или вообще бросить его на землю – потому что толстая пачка спичек мгновенно вспыхивает и разгорается мощным пламенем, почти как межконтинентальная баллистическая ракета. А после того, как все выгорит, во рту и появлялся такой вот сладковатый привкус. Манящий привкус. Так хотелось зажечь еще один коробок, и еще один, и еще.
Может, где сгорела спичечная фабрика? – думал я, трясясь в переполненном белесым дымом вагоне метро. Станции на всю длину не просматривались, дым клубился в тоннелях вдоль высоковольтных проводов, дым проносился под колесами поезда и над его крышей. Дым был везде. Интересно, а рыбы чувствуют воду? Мы сейчас вроде как рыбы в воде. Только вместо воды у нас дым.
В центре происходило что-то странное. Уже в метро я заметил, что значительно больше стало людей, которые как-то отрешенно смотрят перед собой и периодически крестятся. Никогда этого не понимал, но мало ли сумасшедших? Может, дым выкурил их из келий и они все стали прятаться в метро – какое-никакое а подземелье. Уже подъезжали к кольцевой линии, когда в плотном дыму вдруг раздался резкий и раздраженный голос машиниста: Все станции внутри кольцевой дороги закрыты на выход и вход пассажиров. Пользуйтесь наземным транспортом.
Нет, ну ни черта себе! Что за дела? Такого никогда еще не было. В поезде зашумели. Только крестящиеся люди стали креститься все чаще и чаще, а из белых клубов до меня пару раз долетело слово «Кремль».
Пришлось переходить на Октябрьской и ехать до Краснопресненской. На поверхности все выглядело, как в плохом фильме ужасов. Высотка на Баррикадной, чуть видная сквозь плотную завесу дыма, выглядела как огромный средневековый замок, а где-то у ее шпиля беспомощно и жалко пыталось светить крохотное солнце. На садовом кольце не было видно машин, зато в плотном тумане промелькивали какие-то фигуры в черном. Здесь сладкий привкус был значительно сильнее. Было такое ощущение, как будто вокруг горят одни только спички. Может, террористы? Воспользовались дымом и сделали свое черное дело? А что, разумное решение. Все равно за сто метров уже ничего не видно. Никакая милиция не спасет.
Я побрел в сторону Мэрии, где на пятом этаже находилась моя страховая компания. Как-то мало стало машин на улицах. Видимо, вняли наконец голосу разума и остались дома. Ни черта ж не видно. Резало глаза. Текли слезы. Свербило в носу. Возле американского посольства мимо меня прошмыгнули две дамы, судя по одежде – не наши. Дамы были перепуганы до смерти, прижимали к носам носовые платочки, а головы зачем-то прикрывали папочками с бумагами. Как будто они в эпицентре ядерного взрыва – подумал я. Справа, через дорогу, тоже происходило какое-то движение, но понять что-либо было совершенно невозможно. Я остановился и стал вглядываться в противоположную сторону до боли глазах – если им могло быть еще больнее, чем уже было. Мимо дома правительства тонкой цепочкой бежали солдатики в полевой форме. Ого! Уж не случилось ли под дымок государственного переворота? Да вроде ничего такого по телевизору не говорили. Я же помню все утренние новости. Какой-то грузин что-то там такое заявил, президент борется с наркоманией, в океане горит корабль, с набережной не видно Кремля. Обычные новости. Даже самолета никакого в этом дыму не упало, что, кстати, странно.
Но солдаты бежали. Военной техники я не видел, но солдаты бежали. Я подошел к небоскребу Мэрии, которая исчезала в дыму где-то на уровне четвертого этажа, и прямо направился к бюро пропусков. Заперто. У главного входа – несколько человек в черных костюмых о чем-то возбужденно кричат в сотовые телефоны. Я прислушался.
Все к чертям! В преисподнюю! Мы все сошли с ума… Не знаю… и президент тоже, да… а кто понимает?! Никого ж не осталось… все в дым этот….
Дышать становилось все труднее. Этот сладкий привкус уже не исчезал изо рта, запах дыма как-то незаметно изменился. Как будто я приехал на химический завод. Противно.
Черные пиджаки бегали, садились в машины, уезжали, приезжали другие и бегом бежали в двери Мэрии. Со стороны Нового Арбата появился и затих вой нескольких сирен. Сразу нескольких.
Что-то определенно случилось. Я это всегда хорошо чувствую.
Вы не подскажите, что случилось? – спросил я у милиционера, нервно курившего у входа в Мэрию. Как он еще умудряется курить в таком дыму? Зачем?
Милиционер поднял на меня испуганные глаза и судорожно выдохнул: Идите отсюда! Идите! Не положено… И тут я увидел.
Увидел сквось стекло вестибюля Мэрии. На стойке, где проверяют документы и вещи, стоял небольшой телевизор, у которого столпилось человек пятнадцать. Я припал лбом к холодному стеклу, я был уверен, что милиционер тут же погонит меня своей увесистой палкой. Но он не обратил на меня никакого внимания и закурил следующую сигарету. Самоубийца.
Звука я не слышал, зато кое-как видел. Видел, что возле Василия Блаженного стоит репортер и что-то очень возбужденно говорит в камеру. Видел, что за собором стоит оцепление из людей в черных одеждах. Видел, что башен Кремля действительно не видно в сплошном дыму. Не видно и стен. Наверное, все же они боятся террористов. Ничего ж не видно. Вот и поставили оцепление.
Кадр сменился. Угол Боровицкого холма. Башни не видно. То есть… не «не видно», а нет башни… Боровицкая башня исчезла. Надо же. Пятьсот лет на этом месте была башня – а теперь одна пустота. Это не дым, иначе я бы не видел угол холма. Холма, на котором стоит Кремль. Стоит…
- А где Кремль? – спросил я куда-то вбок, где курил этот бедняга-милиционер. Он обернулся ко мне, в глазах его на мгновение появилась ярость, я внутренне сжался, но милиционер плюнул себе под ноги и как-то ватно сказал: «Говорят, провалился».
- Про…. Что?!
- Провалился… Под землю… Никто ничего не понимает… Вместе… Вместе со всеми… С президентом… Там сейчас просто огромная треугольная дыра, у которой не видно дна. И везде один сплошной ядовитый дым…. Желтый такой. В этой яме. Обещают сейчас прислать вертолет. Что же это такое-то….
И милиционер дергано перекрестился.
Я вспомнил, что это за запах. Спички, да. Уроки химии. Это был запах серы.
06.09.2002
gr_nik
Да, вот и побит температурный рекорд (37.2, по сравнению с предыдущим 36.8). Выше температуры тела, кстати, так что пора одеваться, чтобы тепло к телу медленнее поступало.И это ещё не всё - к четвергу до +40 обещают, вообще жесть...
Вот новость на Интерфаксе: http://interfax.ru/society/txt.asp?id=146800