Самые лучшие стихи в данный момент вашей жизни
Незамутненный субъектив приветствуется.А в таком вопросе кроме субъектива ничего и не услышишь.
Я вот Есенина люблю, но не стала бы заявлять, что это лучшее в мире.
спасбо, а еще?
То не Муза воды набирает в рот.
М. Б.
То не Муза воды набирает в рот.
То, должно, крепкий сон молодца берет.
И махнувшая вслед голубым платком
наезжает на грудь паровым катком.
И не встать ни раком, ни так словам,
как назад в осиновый строй дровам.
И глазами по наволочке лицо
растекается, как по сковороде яйцо.
Горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где — Господь прости —
точно рыба — воздух, сырой губой
я хватал то, что было тогда тобой?
Я бы заячьи уши пришил к лицу,
наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг".
Но, видать, не судьба, и года не те.
И уже седина стыдно молвить — где.
Больше длинных жил, чем для них кровей,
да и мысли мертвых кустов кривей.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него — и потом сотри
Сонет
Мы снова проживаем у залива,
и проплывают облака над нами,
и современный тарахтит Везувий,
и оседает пыль по переулкам,
и стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
приехать на окраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся навек в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.
И. А. Бродский
М. Б.
То не Муза воды набирает в рот.
То, должно, крепкий сон молодца берет.
И махнувшая вслед голубым платком
наезжает на грудь паровым катком.
И не встать ни раком, ни так словам,
как назад в осиновый строй дровам.
И глазами по наволочке лицо
растекается, как по сковороде яйцо.
Горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где — Господь прости —
точно рыба — воздух, сырой губой
я хватал то, что было тогда тобой?
Я бы заячьи уши пришил к лицу,
наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг".
Но, видать, не судьба, и года не те.
И уже седина стыдно молвить — где.
Больше длинных жил, чем для них кровей,
да и мысли мертвых кустов кривей.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него — и потом сотри
Сонет
Мы снова проживаем у залива,
и проплывают облака над нами,
и современный тарахтит Везувий,
и оседает пыль по переулкам,
и стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
приехать на окраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся навек в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.
И. А. Бродский
Белла Ахмадулина
- Все это надо перешить, -
сказал портной, - ведь дело к маю.
-Все это надо пережить-
сказала я, - я понимаю.
И в кольцах камушки сменить,
и челку рыжую подрезать,
и в край другой себя сманить,
и вновь по Грузии поездить.
- Все это надо перешить, -
сказал портной, - ведь дело к маю.
-Все это надо пережить-
сказала я, - я понимаю.
И в кольцах камушки сменить,
и челку рыжую подрезать,
и в край другой себя сманить,
и вновь по Грузии поездить.
Раз уж так пошло 
Людмила Ячменева
С нелюбимыми жить нельзя.
С нелюбимыми жить опасно.
Ведь по лжи острию, скользя,
Ты поранишься, и напрасно
Будешь небо потом винить
В том, что больно тебе, и кровью
окропишь ты чужую нить,
Что связала тебя не с тобою...
И поэтому сквозь века
Бродят женщины и мужчины
Мимо... жизни... течет...река...
Разных следствий одной причины
Людмила Ячменева
С нелюбимыми жить нельзя.
С нелюбимыми жить опасно.
Ведь по лжи острию, скользя,
Ты поранишься, и напрасно
Будешь небо потом винить
В том, что больно тебе, и кровью
окропишь ты чужую нить,
Что связала тебя не с тобою...
И поэтому сквозь века
Бродят женщины и мужчины
Мимо... жизни... течет...река...
Разных следствий одной причины
вся без исключения лирика основана на настроении и воспринимается соответствующим образом, так что сказать что какие-то стихи самые лучшие - нельзя ибо даже если они действительно самые лучшие, то это верно только какой-то момент, пока что-то незримо не поменялось в твоей жизни. А уж если поменялось настроение в целом, так и вообще говорить не о чем.
есть 2 любимых иностранных
Rudyard Kipling
The White Man's Burden
Take up the White Man's burden--
Send forth the best ye breed--
Go, bind your sons to exile
To serve your captives' need;
To wait, in heavy harness,
On fluttered folk and wild--
Your new-caught sullen peoples,
Half devil and half child.
Take up the White Man's burden--
In patience to abide,
To veil the threat of terror
And check the show of pride;
By open speech and simple,
An hundred times made plain,
To seek another's profit
And work another's gain.
Take up the White Man's burden--
The savage wars of peace--
Fill full the mouth of Famine,
And bid the sickness cease;
And when your goal is nearest
(The end for others sought)
Watch sloth and heathen folly
Bring all your hope to nought.
Take up the White Man's burden--
No iron rule of kings,
But toil of serf and sweeper--
The tale of common things.
The ports ye ll not enter,
The roads ye ll not tread,
Go, make them with your living
And mark them with your dead.
Take up the White Man's burden,
And reap his old reward--
The blame of those ye better
The hate of those ye guard--
The cry of hosts ye humour
(Ah, slowly!) toward the light:--
"Why brought ye us from bondage,
Our loved Egyptian night?"
Take up the White Man's burden--
Ye dare not stoop to less--
Nor call too loud on Freedom
To cloak your weariness.
By all ye will or whisper,
By all ye leave or do,
The silent sullen peoples
Shall weigh your God and you.
Take up the White Man's burden!
Have done with childish days--
The lightly-proffered laurel,
The easy ungrudged pre:
Comes now, to search your manhood
Through all the thankless years,
Cold, edged with dear-bought wisdom,
The judgment of your peers.
Rudyard Kipling
The White Man's Burden
Take up the White Man's burden--
Send forth the best ye breed--
Go, bind your sons to exile
To serve your captives' need;
To wait, in heavy harness,
On fluttered folk and wild--
Your new-caught sullen peoples,
Half devil and half child.
Take up the White Man's burden--
In patience to abide,
To veil the threat of terror
And check the show of pride;
By open speech and simple,
An hundred times made plain,
To seek another's profit
And work another's gain.
Take up the White Man's burden--
The savage wars of peace--
Fill full the mouth of Famine,
And bid the sickness cease;
And when your goal is nearest
(The end for others sought)
Watch sloth and heathen folly
Bring all your hope to nought.
Take up the White Man's burden--
No iron rule of kings,
But toil of serf and sweeper--
The tale of common things.
The ports ye ll not enter,
The roads ye ll not tread,
Go, make them with your living
And mark them with your dead.
Take up the White Man's burden,
And reap his old reward--
The blame of those ye better
The hate of those ye guard--
The cry of hosts ye humour
(Ah, slowly!) toward the light:--
"Why brought ye us from bondage,
Our loved Egyptian night?"
Take up the White Man's burden--
Ye dare not stoop to less--
Nor call too loud on Freedom
To cloak your weariness.
By all ye will or whisper,
By all ye leave or do,
The silent sullen peoples
Shall weigh your God and you.
Take up the White Man's burden!
Have done with childish days--
The lightly-proffered laurel,
The easy ungrudged pre:
Comes now, to search your manhood
Through all the thankless years,
Cold, edged with dear-bought wisdom,
The judgment of your peers.
William Ernest Henley
Invictus
Out of the night that covers me,
Black as the pit from pole to pole,
I thank whatever gods may be
For my unconquerable soul.
In the fell clutch of circumstance
I have not winced nor cried aloud.
Under the bludgeonings of chance
My head is bloody, but unbowed.
Beyond this place of wrath and tears
Looms but the Horror of the de,
And yet the menace of the years
Finds, and ll find, me unafraid.
It matters not how strait the gate,
How charged with punishments the scroll,
I am the master of my fate:
I am the captain of my soul.
Invictus
Out of the night that covers me,
Black as the pit from pole to pole,
I thank whatever gods may be
For my unconquerable soul.
In the fell clutch of circumstance
I have not winced nor cried aloud.
Under the bludgeonings of chance
My head is bloody, but unbowed.
Beyond this place of wrath and tears
Looms but the Horror of the de,
And yet the menace of the years
Finds, and ll find, me unafraid.
It matters not how strait the gate,
How charged with punishments the scroll,
I am the master of my fate:
I am the captain of my soul.
эти чудо как хороши
Мороз и солнце! День чудесный...
Дальше, надеюсь, все знают
Дальше, надеюсь, все знают
Мороз и солнце! День чудесный...Как пить дать, будет бесполезный...
Однажды на днях я увидел скворца.
Сидел он на крыше сарая.
Разинувши рот, я смотрел со с крыльца,
Как песня его раздирает.
То свистнет кукушкой, взорет соловьем,
Защелкает, как автомат,
И что бы то было то, кажется, в ём?
А в самую душу залазиет, гад!
Сидел он на крыше сарая.
Разинувши рот, я смотрел со с крыльца,
Как песня его раздирает.
То свистнет кукушкой, взорет соловьем,
Защелкает, как автомат,
И что бы то было то, кажется, в ём?
А в самую душу залазиет, гад!
Вонзите штопор в упругость пробки,-
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката...
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли...
Счет поцелуям - пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,-
И будет счастье в удобном смысле!..
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката...
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли...
Счет поцелуям - пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,-
И будет счастье в удобном смысле!..
Множество стихов мне запомнились и были важны.
Но приведённое ниже, вроде бы и простое и ироничное, почему-то особенно запало и запомнилось:
Жизнь в 100 словах
Колыбель. Пеленки. Плач.
Слово. Шаг. Простуда. Врач.
Беготня. Игрушки. Брат .
Двор. Качели. Детский сад.
Школа. Двойка. Тройка. Пять.
Мяч. Подножка. Гипс. Кровать.
Драка. Кровь. Разбитый нос.
Двор. Друзья. Тусовка. Форс.
Институт. Весна. Кусты.
Лето. Сессия. Хвосты.
Пиво. Водка. Джин со льдом.
Кофе. Сессия. Диплом .
Романтизм. Любовь. Звезда.
Руки. Губы. Ночь без сна.
Свадьба. Теща. Тесть. Капкан.
Ссора. Клуб. Друзья. Стакан.
Дом. Работа.
Дом. Семья.
Солнце. Лето.
Снег. Зима.
Сын. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Любовница. Постель.
Бизнес. Деньги. План. Аврал.
Телевизор. Сериал.
Дача. Вишни. Кабачки.
Седина. Мигрень. Очки.
Внук. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Давление. Постель.
Сердце. Почки. Кости. Врач.
Речи. Гроб. Прощанье. Плач
(Неизвестный автор, Алтайский госуниверситет, корпус Д, аудитория 507)
Но приведённое ниже, вроде бы и простое и ироничное, почему-то особенно запало и запомнилось:
Жизнь в 100 словах
Колыбель. Пеленки. Плач.
Слово. Шаг. Простуда. Врач.
Беготня. Игрушки. Брат .
Двор. Качели. Детский сад.
Школа. Двойка. Тройка. Пять.
Мяч. Подножка. Гипс. Кровать.
Драка. Кровь. Разбитый нос.
Двор. Друзья. Тусовка. Форс.
Институт. Весна. Кусты.
Лето. Сессия. Хвосты.
Пиво. Водка. Джин со льдом.
Кофе. Сессия. Диплом .
Романтизм. Любовь. Звезда.
Руки. Губы. Ночь без сна.
Свадьба. Теща. Тесть. Капкан.
Ссора. Клуб. Друзья. Стакан.
Дом. Работа.
Дом. Семья.
Солнце. Лето.
Снег. Зима.
Сын. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Любовница. Постель.
Бизнес. Деньги. План. Аврал.
Телевизор. Сериал.
Дача. Вишни. Кабачки.
Седина. Мигрень. Очки.
Внук. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Давление. Постель.
Сердце. Почки. Кости. Врач.
Речи. Гроб. Прощанье. Плач
(Неизвестный автор, Алтайский госуниверситет, корпус Д, аудитория 507)
Опять весна, опять грачи!
Были актуальны некоторые стихи Заева
* * *
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь...
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь...
Опускается ночь и вольней
Жить становится сказкам и мифам
И тоска по кострам все сильней
У гитары с поломанным грифом
Не сыграть ни на слух, ни с листа
Из-за шкафа, из пыли
Всеми струнами рвется в другие места
Инструмент, о котором забыли
Чтобы где-то в ночи
Возле песен и смеха
Прозвенело прошедшего чистое эхо:
"Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?"
.......
Аркадий Брязгин
Жить становится сказкам и мифам
И тоска по кострам все сильней
У гитары с поломанным грифом
Не сыграть ни на слух, ни с листа
Из-за шкафа, из пыли
Всеми струнами рвется в другие места
Инструмент, о котором забыли
Чтобы где-то в ночи
Возле песен и смеха
Прозвенело прошедшего чистое эхо:
"Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?"
.......
Аркадий Брязгин
!
И эти паузы, и небо старомосковское черно,
И прислонить бы юных память в старомосковскую полночь,
Дрожат огни многоэтажек на замирающей воде,
Похолодало над тропою в последних числах сентября.
Во влажном небе сонно чертят прожектора какой-то знак,
На середине тротуара кленовый лист, кленовый лист…
По утомленной магистрали все убегают в никуда
Никем не понятые души, глаза и губы и сердца.
А так стоять, полуобнявшись в осенний заговор навек,
А побелевшие костяшки любимых пальцев в темноте,
Не разобрать, не объясниться, и даже с ветром не делить,
И не расстаться, и не слиться, и до конца не сцеловать
Солоноватости с упрямых и самых слабых в мире губ,
И дольше пауза, чем слово, и ждать не может колея,
И в эту ночь совсем особо глаза усталые не врут,
Глаза усталые не врут…
Кому – солея,
Кому ночь и пруд.
Сентябрь 2006
A.K.
И прислонить бы юных память в старомосковскую полночь,
Дрожат огни многоэтажек на замирающей воде,
Похолодало над тропою в последних числах сентября.
Во влажном небе сонно чертят прожектора какой-то знак,
На середине тротуара кленовый лист, кленовый лист…
По утомленной магистрали все убегают в никуда
Никем не понятые души, глаза и губы и сердца.
А так стоять, полуобнявшись в осенний заговор навек,
А побелевшие костяшки любимых пальцев в темноте,
Не разобрать, не объясниться, и даже с ветром не делить,
И не расстаться, и не слиться, и до конца не сцеловать
Солоноватости с упрямых и самых слабых в мире губ,
И дольше пауза, чем слово, и ждать не может колея,
И в эту ночь совсем особо глаза усталые не врут,
Глаза усталые не врут…
Кому – солея,
Кому ночь и пруд.
Сентябрь 2006
A.K.
Владимир Маяковский
ФЛЕЙТА-ПОЗВОНОЧНИК
поэма
За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
1
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
Буре веселья улицы узки.
Праздник нарядных черпал и черпал.
Думаю.
Мысли, крови сгустки,
больные и запекшиеся, лезут из черепа.
Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа
и на рояль положить человечьи ноты.
Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
перекрестить над вами стёганье одеялово,
знаю -
запахнет шерстью паленной,
и серой издымится мясо дьявола.
А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался
и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты бы играть!
В вино
выполоскать горло сердцу изоханному.
Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно
я знаю,
я скоро сдохну.
Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
всевышний инквизитор!
Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как к хвостам
лошадиным,
и вымчи,
рвя о звездные зубья.
Или вот что:
когда душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только -
слышишь! -
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
2
И небо,
в дымах забывшее, что голубо,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.
Радостью покрою рев
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.
Даже если,
от крови качающийся, как Бахус,
пьяный бой идет -
слова любви и тогда не ветхи.
Милые немцы!
Я знаю,
на губах у вас
гётевская Гретхен.
Француз,
улыбаясь, на штыке мрет,
с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,
если вспомнят
в поцелуе рот
твой, Травиата.
Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную,
рыжую.
Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты
и я,
бросающийся за тобой от города к городу.
Будешь за море отдана,
спрячешься у ночи в норе -
я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
огненные губы фонарей.
В зное пустыни вытянешь караваны,
где львы начеку,-
тебе
под пылью, ветром рваной,
положу Сахарой горящую щеку.
Улыбку в губы вложишь,
смотришь -
тореадор хорош как!
И вдруг я
ревность метну в ложи
мрущим глазом быка.
Вынесешь на мост шаг рассеянный -
думать,
хорошо внизу бы.
Это я
под мостом разлился Сеной,
зову,
скалю гнилые зубы.
С другим зажгешь в огне рысаков
Стрелку или Сокольники.
Это я, взобравшись туда высоко,
луной томлю, ждущий и голенький.
Сильный,
понадоблюсь им я -
велят:
себя на войне убей!
Последним будет
твое имя,
запекшееся на выдранной ядром губе.
Короной кончу?
Святой Еленой?
Буре жизни оседлав валы,
я - равный кандидат
и на царя вселенной,
и на
кандалы.
Быть царем назначено мне -
твое личико
на солнечном золоте моих монет
велю народу:
вычекань!
А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги,-
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.
Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,
выщетинившиеся,
звери точно!
Это, может быть,
последняя в мире любовь
вызарилась румянцем чахоточного.
3
Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я.
Творись, просветленных страданием слов
нечеловечья магия!
Сегодня, только вошел к вам,
почувствовал -
в доме неладно.
Ты что-то таила в шелковом платье,
и ширился в воздухе запах ладана.
Рада?
Холодное
"очень".
Смятеньем разбита разума ограда.
Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.
Послушай,
все равно
не спрячешь трупа.
Страшное слово на голову лавь!
Все равно
твой каждый мускул
как в рупор
трубит:
умерла, умерла, умерла!
Нет,
ответь.
Не лги!
(Как я такой уйду назад?)
Ямами двух могил
вырылись в лице твоем глаза.
Могилы глубятся.
Нету дна там.
Кажется,
рухну с помоста дней.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней.
Знаю,
любовь его износила уже.
Скуку угадываю по стольким признакам.
Вымолоди себя в моей душе.
Празднику тела сердце вызнакомь.
Знаю,
каждый за женщину платит.
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
одену в дым табака.
Любовь мою,
как апостол во время оно,
по тысяче тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои -
радугой судорог.
Как слоны стопудовыми играми
завершали победу Пиррову,
Я поступью гения мозг твой выгромил.
Напрасно.
Тебя не вырву.
Радуйся,
радуйся,
ты доконала!
Теперь
такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.
Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.
Захлопали
двери.
Вошел он,
весельем улиц орошен.
Я
как надвое раскололся в вопле,
Крикнул ему:
"Хорошо!
Уйду!
Хорошо!
Твоя останется.
Тряпок нашей ей,
робкие крылья в шелках зажирели б.
Смотри, не уплыла б.
Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!"
Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.
И видением вставал унесенный от тебя лик,
глазами вызарила ты на ковре его,
будто вымечтал какой-то новый Бялик
ослепительную царицу Сиона евреева.
В муке
перед той, которую отдал,
коленопреклоненный выник.
Король Альберт,
все города
отдавший,
рядом со мной задаренный именинник.
Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь жизни всех стихий!
Я хочу одной отравы -
пить и пить стихи.
Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.
В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите -
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
1915
ФЛЕЙТА-ПОЗВОНОЧНИК
поэма
За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
1
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
Буре веселья улицы узки.
Праздник нарядных черпал и черпал.
Думаю.
Мысли, крови сгустки,
больные и запекшиеся, лезут из черепа.
Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа
и на рояль положить человечьи ноты.
Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
перекрестить над вами стёганье одеялово,
знаю -
запахнет шерстью паленной,
и серой издымится мясо дьявола.
А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался
и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты бы играть!
В вино
выполоскать горло сердцу изоханному.
Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно
я знаю,
я скоро сдохну.
Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
всевышний инквизитор!
Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как к хвостам
лошадиным,
и вымчи,
рвя о звездные зубья.
Или вот что:
когда душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только -
слышишь! -
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
2
И небо,
в дымах забывшее, что голубо,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.
Радостью покрою рев
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.
Даже если,
от крови качающийся, как Бахус,
пьяный бой идет -
слова любви и тогда не ветхи.
Милые немцы!
Я знаю,
на губах у вас
гётевская Гретхен.
Француз,
улыбаясь, на штыке мрет,
с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,
если вспомнят
в поцелуе рот
твой, Травиата.
Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную,
рыжую.
Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты
и я,
бросающийся за тобой от города к городу.
Будешь за море отдана,
спрячешься у ночи в норе -
я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
огненные губы фонарей.
В зное пустыни вытянешь караваны,
где львы начеку,-
тебе
под пылью, ветром рваной,
положу Сахарой горящую щеку.
Улыбку в губы вложишь,
смотришь -
тореадор хорош как!
И вдруг я
ревность метну в ложи
мрущим глазом быка.
Вынесешь на мост шаг рассеянный -
думать,
хорошо внизу бы.
Это я
под мостом разлился Сеной,
зову,
скалю гнилые зубы.
С другим зажгешь в огне рысаков
Стрелку или Сокольники.
Это я, взобравшись туда высоко,
луной томлю, ждущий и голенький.
Сильный,
понадоблюсь им я -
велят:
себя на войне убей!
Последним будет
твое имя,
запекшееся на выдранной ядром губе.
Короной кончу?
Святой Еленой?
Буре жизни оседлав валы,
я - равный кандидат
и на царя вселенной,
и на
кандалы.
Быть царем назначено мне -
твое личико
на солнечном золоте моих монет
велю народу:
вычекань!
А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги,-
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.
Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,
выщетинившиеся,
звери точно!
Это, может быть,
последняя в мире любовь
вызарилась румянцем чахоточного.
3
Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я.
Творись, просветленных страданием слов
нечеловечья магия!
Сегодня, только вошел к вам,
почувствовал -
в доме неладно.
Ты что-то таила в шелковом платье,
и ширился в воздухе запах ладана.
Рада?
Холодное
"очень".
Смятеньем разбита разума ограда.
Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.
Послушай,
все равно
не спрячешь трупа.
Страшное слово на голову лавь!
Все равно
твой каждый мускул
как в рупор
трубит:
умерла, умерла, умерла!
Нет,
ответь.
Не лги!
(Как я такой уйду назад?)
Ямами двух могил
вырылись в лице твоем глаза.
Могилы глубятся.
Нету дна там.
Кажется,
рухну с помоста дней.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней.
Знаю,
любовь его износила уже.
Скуку угадываю по стольким признакам.
Вымолоди себя в моей душе.
Празднику тела сердце вызнакомь.
Знаю,
каждый за женщину платит.
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
одену в дым табака.
Любовь мою,
как апостол во время оно,
по тысяче тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои -
радугой судорог.
Как слоны стопудовыми играми
завершали победу Пиррову,
Я поступью гения мозг твой выгромил.
Напрасно.
Тебя не вырву.
Радуйся,
радуйся,
ты доконала!
Теперь
такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.
Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.
Захлопали
двери.
Вошел он,
весельем улиц орошен.
Я
как надвое раскололся в вопле,
Крикнул ему:
"Хорошо!
Уйду!
Хорошо!
Твоя останется.
Тряпок нашей ей,
робкие крылья в шелках зажирели б.
Смотри, не уплыла б.
Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!"
Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.
И видением вставал унесенный от тебя лик,
глазами вызарила ты на ковре его,
будто вымечтал какой-то новый Бялик
ослепительную царицу Сиона евреева.
В муке
перед той, которую отдал,
коленопреклоненный выник.
Король Альберт,
все города
отдавший,
рядом со мной задаренный именинник.
Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь жизни всех стихий!
Я хочу одной отравы -
пить и пить стихи.
Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.
В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите -
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
1915
и вот это нравится
Иосиф Бродский. Представление
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо
тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак
деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.
"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -
папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника
жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "E-мое".
"Жизнь - она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -
меццо-сопрано.
В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы,
бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках
из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит
нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
Встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная
Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром
с комсомолом.)
Он - предшественник Тарзана: самописка -
как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским
частоколом.
Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
Превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут
в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город - если сесть
в бомбардировщик.
Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя
ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.
"Говорят, открылся Пленум".
"Врезал ей меж глаз поленом".
"Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый".
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла
ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным
полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках
цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например,
под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот те на:
на подушке - ордена.
"Где яйцо, там - сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я -
главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье
джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
"Мне - бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".
Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической
латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!"".
"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну - и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
кто - с написанным вручную содержательным
доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу
к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали,
кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале,
в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча
рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным
гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это - сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу
квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку
катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными
слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться
в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму
массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"? "
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего
убранства.
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
ощущенье, будто вычтен Лобачевский
из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех,
кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это - кошка, это - мышка.
Это - лагерь, это - вышка.
Это - время тихой сапой
убивает маму с папой".
Иосиф Бродский. Представление
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо
тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая.
Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак
деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.
"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -
папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника
жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "E-мое".
"Жизнь - она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -
меццо-сопрано.
В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы,
бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках
из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит
нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
Встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная
Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром
с комсомолом.)
Он - предшественник Тарзана: самописка -
как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским
частоколом.
Се - великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
Превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут
в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город - если сесть
в бомбардировщик.
Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя
ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.
"Говорят, открылся Пленум".
"Врезал ей меж глаз поленом".
"Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый".
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла
ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным
полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
Придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках
цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например,
под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню - вот те на:
на подушке - ордена.
"Где яйцо, там - сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я -
главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье
джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
"Мне - бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".
Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической
латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!"".
"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну - и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры,
кто - с написанным вручную содержательным
доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу
к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали,
кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале,
в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча
рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным
гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это - сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу
квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку
катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными
слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться
в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму
массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"? "
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего
убранства.
Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках -
ощущенье, будто вычтен Лобачевский
из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех,
кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это - кошка, это - мышка.
Это - лагерь, это - вышка.
Это - время тихой сапой
убивает маму с папой".
это стихи самоубийцы, кстати.
Автор - Иван Коваль, бард из Кишинева
Автор - Иван Коваль, бард из КишиневаНу, вот и другая версия авторства. Можете подсказать откуда эта информация (инет, форум, выступление, СМИ и т.п.)?
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Знаю я — они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь,—
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»
Я отвечу: «Добры вечер, miss».
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь,—
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
4 декабря 1925
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Знаю я — они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь,—
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»
Я отвечу: «Добры вечер, miss».
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь,—
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
4 декабря 1925
и это еще, СашБаша
Когда мы вдвоем
Я не помню, не помню, не помню о том, на каком
Мы находимся свете.
Всяк на своем. Но я не боюсь измениться в лице,
Измениться в твоем бесконечно прекрасном лице.
Мы редко поем
Мы редко поем, но когда мы поем, поднимается ветер.
И дразнит крылом. Я уже на крыльце.
Хоть смерть меня смерь
Да хоть держись меня жизнь
Я позвал сюда Гром - вышли смута, апрель и гроза
Ты только поверь
Если нам тяжело - не могло быть иначе,
Тогда почему кто-то плачет?
Оставь воду цветам. Возьми мои глаза.
Поверь - ты поймешь
Как мне трудно раздеться
Когда тебя нет, когда некуда, некуда, некуда деться
Поверь - и поймешь
То, что я никогда
Никогда уже не смогу наглядеться туда
Где мы, где мы могли бы согреться,
Когда будет осень,
И осень гвоздями вколотит нас в дрожь.
Пойми - ты простишь
Если ветреной ночью я снова сорвусь с ума
Побегу по бумаге я
Этот путь длиною в строку, да строка коротка
Строка коротка.
Ты же любишь сама
Когда губы огнем лижет магия
Когда губы огнем лижет магия языка.
Прости - и возьмешь
И возьмешь на ладонь мой огонь
И все то, в чем я странно замешан
Замешано густо. Раз так, я как раз и люблю.
Ох, вольно кобелю!..
Да рубил бы я сук,
Я рубил бы всех сук, на которых повешен,
Но чем больше срублю, тем сильней затяну петлю.
Я проклят собой.
Осиновым клином живое, живое, живое восстало в груди
Все в царапинах да в бубенцах.
Имеющий душу да дышит. Гори - не губи.
Сожженной губой
я шепчу, что, мол, я сгоряча, да в сердцах, я в сердцах
А в сердцах - да я весь, я в сердцах.
И каждое бьется об лед, но поет, так любое бери и люби.
Не держись, моя жизнь,
смертью после измеришь.
И я пропаду ни за грош,
потому что и мне ближе к телу сума.
Так проще знать честь.
И мне пора,
Мне пора уходить следом песни, которой ты веришь.
Увидимся утром, тогда ты поймешь все сама.
Когда мы вдвоем
Я не помню, не помню, не помню о том, на каком
Мы находимся свете.
Всяк на своем. Но я не боюсь измениться в лице,
Измениться в твоем бесконечно прекрасном лице.
Мы редко поем
Мы редко поем, но когда мы поем, поднимается ветер.
И дразнит крылом. Я уже на крыльце.
Хоть смерть меня смерь
Да хоть держись меня жизнь
Я позвал сюда Гром - вышли смута, апрель и гроза
Ты только поверь
Если нам тяжело - не могло быть иначе,
Тогда почему кто-то плачет?
Оставь воду цветам. Возьми мои глаза.
Поверь - ты поймешь
Как мне трудно раздеться
Когда тебя нет, когда некуда, некуда, некуда деться
Поверь - и поймешь
То, что я никогда
Никогда уже не смогу наглядеться туда
Где мы, где мы могли бы согреться,
Когда будет осень,
И осень гвоздями вколотит нас в дрожь.
Пойми - ты простишь
Если ветреной ночью я снова сорвусь с ума
Побегу по бумаге я
Этот путь длиною в строку, да строка коротка
Строка коротка.
Ты же любишь сама
Когда губы огнем лижет магия
Когда губы огнем лижет магия языка.
Прости - и возьмешь
И возьмешь на ладонь мой огонь
И все то, в чем я странно замешан
Замешано густо. Раз так, я как раз и люблю.
Ох, вольно кобелю!..
Да рубил бы я сук,
Я рубил бы всех сук, на которых повешен,
Но чем больше срублю, тем сильней затяну петлю.
Я проклят собой.
Осиновым клином живое, живое, живое восстало в груди
Все в царапинах да в бубенцах.
Имеющий душу да дышит. Гори - не губи.
Сожженной губой
я шепчу, что, мол, я сгоряча, да в сердцах, я в сердцах
А в сердцах - да я весь, я в сердцах.
И каждое бьется об лед, но поет, так любое бери и люби.
Не держись, моя жизнь,
смертью после измеришь.
И я пропаду ни за грош,
потому что и мне ближе к телу сума.
Так проще знать честь.
И мне пора,
Мне пора уходить следом песни, которой ты веришь.
Увидимся утром, тогда ты поймешь все сама.
В Интернете нашла, на сайте Коваля
Если б я его любила,
как бы я его любила!
Но уже четыре дня
пусто сердце у меня.
Но уже четыре ночи
сон мой черен, жаден, прочен.
Снова серы небеса,
но не как его глаза,
и совсем не нужно мне
видеть свет в его окне,
и померкло божество
в звуках имени его.
Я брошена любовию моей
на произвол обыденных вещей.
как бы я его любила!
Но уже четыре дня
пусто сердце у меня.
Но уже четыре ночи
сон мой черен, жаден, прочен.
Снова серы небеса,
но не как его глаза,
и совсем не нужно мне
видеть свет в его окне,
и померкло божество
в звуках имени его.
Я брошена любовию моей
на произвол обыденных вещей.
одно из любимых.
Борис Пастернак
* * *
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, что бы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Борис Пастернак
* * *
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, что бы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Р.Рождественский
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
"Прощай!" и "Ура!".
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память- была..
Ваши сиятельства, их благородия-
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки - русские. Вроде бы - наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Как они после- забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё -
Победившую, пусть непонятную,
Пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа.
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
"Прощай!" и "Ура!".
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне..
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память- была..
Ваши сиятельства, их благородия-
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки - русские. Вроде бы - наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Как они после- забытые, бывшие
Все проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё -
Победившую, пусть непонятную,
Пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…
Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа.
What a wonderful world
I see trees of green, red roses too
I see them bloom from me and you
But I think to myself what a wonderful world
I see skies of blue, clouds of white
Bright blessed days, dark sacred nights
But I think to myself what a wonderful world
The colours of the rainbow so pretty in the sky
Are also on the faces of people passing by
I see friends king hands saying "How do you do?"
They're really saying "I love you"
I hear babies crying, I watch them grow
They'll learn much more than I'll never know
But I think to myself what a wonderful world
The colours of the rainbow so pretty in the sky
Are also on the faces of people passing by
I see friends king hands saying "How do you do?"
They're really saying "I love you"
But I think to myself what a wonderful world
I think to myself what a wonderful world
I see trees of green, red roses too
I see them bloom from me and you
But I think to myself what a wonderful world
I see skies of blue, clouds of white
Bright blessed days, dark sacred nights
But I think to myself what a wonderful world
The colours of the rainbow so pretty in the sky
Are also on the faces of people passing by
I see friends king hands saying "How do you do?"
They're really saying "I love you"
I hear babies crying, I watch them grow
They'll learn much more than I'll never know
But I think to myself what a wonderful world
The colours of the rainbow so pretty in the sky
Are also on the faces of people passing by
I see friends king hands saying "How do you do?"
They're really saying "I love you"
But I think to myself what a wonderful world
I think to myself what a wonderful world
давно любимое...
БЕЛОЕ ПОКРЫВАЛО
М. Гартман
1
Позорной казни обреченный,
Лежит в цепях венгерский граф.
Своей отчизне угнетенной
Хотел помочь он: гордый нрав
В нем возмущался; меж рабами
Себя он чувствовал рабом –
И взят в борьбе с могучим злом,
И к петле присужден врагами.
Едва двадцатая весна
Настала для него — и надо
Покинуть мир! Не смерть страшна:
Больному сердцу в ней отрада!
Ужасно в петле роковой
Средь людной площади качаться...
Вороны жадные слетятся,
И над опальной головой
Голодный рой их станет драться.
Но граф в тюрьме, в углу сыром,
Заснул спокойным, детским сном.
Поутру, грустно мать лаская,
Он говорил: «Прощай, родная!
Я у тебя дитя одно;
А мне так скоро суждено
Расстаться с жизнью молодою!
Погибнет без следа со мною
И имя честное мое.
Ах, пожалей дитя свое!
Я в вихре битв не знал боязни,
Я не дрожал в дыму, в огне;
Но завтра, при позорной казни,
Дрожать как лист придется мне».
Мать говорила, утешая:
«Не бойся, не дрожи, родной!
Я во дворец пойду, рыдая:
Слезами, воплем и мольбой
Я сердце разбужу на троне...
И поутру, как поведут
Тебя на площадь, стану тут,
У места казни, на балконе.
Коль в черном платье буду я,
Знай — неизбежна смерть твоя...
Не правда ль, сын мой, шагом смелым
Пойдешь навстречу ты судьбе?
Ведь кровь венгерская в тебе!
Но если в покрывале белом
Меня увидишь над толпой,
Знай — вымолила я слезами
Пощаду жизни молодой.
Пусть будешь схвачен палачами –
Не бойся, не дрожи, родной!»
И графу тихо, мирно спится,
И до утра он будет спать...
Ему всё на балконе мать
Под белым покрывалом снится.
2
Гудит набат; бежит народ...
И тихо улицей идет,
Угрюмой стражей окруженный,
На площадь граф приговоренный.
Все окна настежь. Сколько глаз
Его глазами провожает,
И сколько женских рук бросает
Ему цветы в последний раз!
Граф ничего не замечает:
Вперед, на площадь он глядит.
Там на балконе мать стоит —
Спокойна, в покрывале белом.
И заиграло сердцем в нем!
И к месту казни шагом смелым
Пошел он... с радостным лицом
Вступил на помост с палачом...
И ясен к петле поднимался...
И в самой петле — улыбался!..
Зачем же в белом мать была?
О, ложь святая!.. Так могла
Солгать лишь мать, полна боязнью.
Чтоб сын не дрогнул перед казнью!
<1859>
БЕЛОЕ ПОКРЫВАЛО
М. Гартман
1
Позорной казни обреченный,
Лежит в цепях венгерский граф.
Своей отчизне угнетенной
Хотел помочь он: гордый нрав
В нем возмущался; меж рабами
Себя он чувствовал рабом –
И взят в борьбе с могучим злом,
И к петле присужден врагами.
Едва двадцатая весна
Настала для него — и надо
Покинуть мир! Не смерть страшна:
Больному сердцу в ней отрада!
Ужасно в петле роковой
Средь людной площади качаться...
Вороны жадные слетятся,
И над опальной головой
Голодный рой их станет драться.
Но граф в тюрьме, в углу сыром,
Заснул спокойным, детским сном.
Поутру, грустно мать лаская,
Он говорил: «Прощай, родная!
Я у тебя дитя одно;
А мне так скоро суждено
Расстаться с жизнью молодою!
Погибнет без следа со мною
И имя честное мое.
Ах, пожалей дитя свое!
Я в вихре битв не знал боязни,
Я не дрожал в дыму, в огне;
Но завтра, при позорной казни,
Дрожать как лист придется мне».
Мать говорила, утешая:
«Не бойся, не дрожи, родной!
Я во дворец пойду, рыдая:
Слезами, воплем и мольбой
Я сердце разбужу на троне...
И поутру, как поведут
Тебя на площадь, стану тут,
У места казни, на балконе.
Коль в черном платье буду я,
Знай — неизбежна смерть твоя...
Не правда ль, сын мой, шагом смелым
Пойдешь навстречу ты судьбе?
Ведь кровь венгерская в тебе!
Но если в покрывале белом
Меня увидишь над толпой,
Знай — вымолила я слезами
Пощаду жизни молодой.
Пусть будешь схвачен палачами –
Не бойся, не дрожи, родной!»
И графу тихо, мирно спится,
И до утра он будет спать...
Ему всё на балконе мать
Под белым покрывалом снится.
2
Гудит набат; бежит народ...
И тихо улицей идет,
Угрюмой стражей окруженный,
На площадь граф приговоренный.
Все окна настежь. Сколько глаз
Его глазами провожает,
И сколько женских рук бросает
Ему цветы в последний раз!
Граф ничего не замечает:
Вперед, на площадь он глядит.
Там на балконе мать стоит —
Спокойна, в покрывале белом.
И заиграло сердцем в нем!
И к месту казни шагом смелым
Пошел он... с радостным лицом
Вступил на помост с палачом...
И ясен к петле поднимался...
И в самой петле — улыбался!..
Зачем же в белом мать была?
О, ложь святая!.. Так могла
Солгать лишь мать, полна боязнью.
Чтоб сын не дрогнул перед казнью!
<1859>
замечательное!
За окном придавило ветрами
начало зимы.
Где-то падает снег.
Кто-то падает в снег.
Но не мы.
Я рисую тебя на обложке.
Сегодня среда.
Хорошо, что тебя не случилось
со мной.
Никогда.
Когда тебя не будет на Земле
Когда меня не будет на Земле
Земля, опустошенная вдвойне,
Утратив наше хрупкое свеченье,
Утешится снегами в феврале
Прекрасными снегами в феврале
С наивною надеждой на невозможное
Но всё же - возвращенье
А если этим снегом будем мы?
Февральским ветром странно
Спасены
Не чувствуя ни боли, ни вины
Уляжемся почти необозримы
И холода нам будут нипочем
Мы холода, и мы опять вдвоем
И упираясь в землю белым лбом
"Как хорошо с тобою быть, любимый..."
начало зимы.
Где-то падает снег.
Кто-то падает в снег.
Но не мы.
Я рисую тебя на обложке.
Сегодня среда.
Хорошо, что тебя не случилось
со мной.
Никогда.
Когда тебя не будет на Земле
Когда меня не будет на Земле
Земля, опустошенная вдвойне,
Утратив наше хрупкое свеченье,
Утешится снегами в феврале
Прекрасными снегами в феврале
С наивною надеждой на невозможное
Но всё же - возвращенье
А если этим снегом будем мы?
Февральским ветром странно
Спасены
Не чувствуя ни боли, ни вины
Уляжемся почти необозримы
И холода нам будут нипочем
Мы холода, и мы опять вдвоем
И упираясь в землю белым лбом
"Как хорошо с тобою быть, любимый..."
БРОДВЕЙ
Асфальт - стекло.
Иду и звеню.
Леса и травинки -
сбриты.
На север
с юга
идут авеню,
на запад с востока -
стриты.
А между -
(куда их строитель завез!)-
дома
невозможной длины.
Одни дома
длиною до звезд,
другие -
длиной до луны.
Янки
подошвами шлепать
ленив:
простой
и курьерский лифт.
В 7 часов
человечий прилив,
в 17 часов -
отлив.
Скрежещет механика,
звон и гам,
а люди
немые в звоне.
И лишь замедляют
жевать чуингам,
чтоб бросить:
"Мек моней?"
Мамаша
грудь
ребенку дала.
Ребенок
с каплями из носу,
сосет
как будто
не грудь, а доллар -
занят
серьезным
бизнесом.
Работа окончена.
Тело обвей
в сплошной
электрический ветер.
Хочешь под землю -
бери собвей,
на небо -
бери элевейтер.
Вагоны
едут
и дымам под рост,
и в пятках
домовьих
трутся,
и вынесут
хвост
на Бруклинский мост,
и спрячут
в норы
под Гудзон.
Тебя ослепило,
ты осовел.
Но,
как барабанная дробь,
из тьмы
по темени:
"Кофе Максвел
гуд
ту ди ласт дроп".
А лампы
как станут
ночь копать.
ну, я доложу вам -
пламечко!
Налево посмотришь -
мамочка мать!
Направо -
мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
Это Бродвей.
Хау ду ю ду!
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдерну с виска.
У советских
собственная гордость:
на буржуев
смотрим свысока.
Асфальт - стекло.
Иду и звеню.
Леса и травинки -
сбриты.
На север
с юга
идут авеню,
на запад с востока -
стриты.
А между -
(куда их строитель завез!)-
дома
невозможной длины.
Одни дома
длиною до звезд,
другие -
длиной до луны.
Янки
подошвами шлепать
ленив:
простой
и курьерский лифт.
В 7 часов
человечий прилив,
в 17 часов -
отлив.
Скрежещет механика,
звон и гам,
а люди
немые в звоне.
И лишь замедляют
жевать чуингам,
чтоб бросить:
"Мек моней?"
Мамаша
грудь
ребенку дала.
Ребенок
с каплями из носу,
сосет
как будто
не грудь, а доллар -
занят
серьезным
бизнесом.
Работа окончена.
Тело обвей
в сплошной
электрический ветер.
Хочешь под землю -
бери собвей,
на небо -
бери элевейтер.
Вагоны
едут
и дымам под рост,
и в пятках
домовьих
трутся,
и вынесут
хвост
на Бруклинский мост,
и спрячут
в норы
под Гудзон.
Тебя ослепило,
ты осовел.
Но,
как барабанная дробь,
из тьмы
по темени:
"Кофе Максвел
гуд
ту ди ласт дроп".
А лампы
как станут
ночь копать.
ну, я доложу вам -
пламечко!
Налево посмотришь -
мамочка мать!
Направо -
мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
Это Бродвей.
Хау ду ю ду!
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдерну с виска.
У советских
собственная гордость:
на буржуев
смотрим свысока.
не мешайте седатики с алкоголем,
не мешайте седатики с алкоголем,
не мешайте их никогда!
на свете счастья нет, но есть покой и воля,
покой и воля, да!
но вертолёт, вертолёт, мать-отвёртка, отнеси меня,
на гребешки поддельных гор, о которых мы спорили,
горы это или облака,
а человек по имени
Иван Петров сказал, что озеро это фальшивое море, и
из вежливости промолчал от том, что мы два грёбанных мудака.
А фрекен Хъёллан смотрит в окошко, под амальгамой
электричества, так, что оно превращается в зеркальце,
звонок. кто говорит? Мама?
Мама, Ваш сын понял, что всё-таки она вертится,
он очень, очень болен и сам не знает, откуда взялась эта боль,
наверное это чёрный-чёрный человек уселся ему на мизинец,
мама, мама, почему ты не сделала аборт?
я бы тогда поплыл себе, как Моисей в корзине,
мама, я всегда считал, что центонная поэзия моветон,
а вот теперь пишу, как впрочем, о живых аут бене,
аут нихиль, поэтому не будем называть имён,
тем более, что их носители и так на измене,
а впрочем вот одно: моего отца звали Марк Эммануилович
со всеми вытекающими отсюда последствиями,
мне хотелось, чтобы у меня нашли туберкулёз, это в детстве,
а в юности чтобы ВИЧ,
мне нравилось называть себя женскими именами и
перед зеркалом репетировать восстание масс,
в школе я уклонялся от лобызания знамени
и сам не знаю, как перешёл в шестой класс,
дети, впрочем, меня не жаловали и называли не
иначе, как «жидовская морда» или «пидарас»,
в обоих случаях были правы, я маялся в школе,
потом сбегал к тёте жаловаться, как я несчастен,
а она мне говорила: на свете счастья нет, но есть покой и воля,
впрочем, потом оказалось, как это часто
бывает со словами великих поэтов,
что счастье как раз бывает, но быстро кончается,
а вот никакого покоя всё нет и нет,
и воли нет, учитывая, в чём она у меня заключается,
словом: не мешайте седатики с алкоголем,
не мешайте счастью,
не нарушайте покой,
не изъявляйте волю,
ощущайте боль.
Марианна Гейде
"Раёшное. Ч.1"
не мешайте седатики с алкоголем,
не мешайте их никогда!
на свете счастья нет, но есть покой и воля,
покой и воля, да!
но вертолёт, вертолёт, мать-отвёртка, отнеси меня,
на гребешки поддельных гор, о которых мы спорили,
горы это или облака,
а человек по имени
Иван Петров сказал, что озеро это фальшивое море, и
из вежливости промолчал от том, что мы два грёбанных мудака.
А фрекен Хъёллан смотрит в окошко, под амальгамой
электричества, так, что оно превращается в зеркальце,
звонок. кто говорит? Мама?
Мама, Ваш сын понял, что всё-таки она вертится,
он очень, очень болен и сам не знает, откуда взялась эта боль,
наверное это чёрный-чёрный человек уселся ему на мизинец,
мама, мама, почему ты не сделала аборт?
я бы тогда поплыл себе, как Моисей в корзине,
мама, я всегда считал, что центонная поэзия моветон,
а вот теперь пишу, как впрочем, о живых аут бене,
аут нихиль, поэтому не будем называть имён,
тем более, что их носители и так на измене,
а впрочем вот одно: моего отца звали Марк Эммануилович
со всеми вытекающими отсюда последствиями,
мне хотелось, чтобы у меня нашли туберкулёз, это в детстве,
а в юности чтобы ВИЧ,
мне нравилось называть себя женскими именами и
перед зеркалом репетировать восстание масс,
в школе я уклонялся от лобызания знамени
и сам не знаю, как перешёл в шестой класс,
дети, впрочем, меня не жаловали и называли не
иначе, как «жидовская морда» или «пидарас»,
в обоих случаях были правы, я маялся в школе,
потом сбегал к тёте жаловаться, как я несчастен,
а она мне говорила: на свете счастья нет, но есть покой и воля,
впрочем, потом оказалось, как это часто
бывает со словами великих поэтов,
что счастье как раз бывает, но быстро кончается,
а вот никакого покоя всё нет и нет,
и воли нет, учитывая, в чём она у меня заключается,
словом: не мешайте седатики с алкоголем,
не мешайте счастью,
не нарушайте покой,
не изъявляйте волю,
ощущайте боль.
Марианна Гейде
"Раёшное. Ч.1"
вот мой незамутненный субъектив:
О подавлении влечения
я на этом берегу
кундалини берегу
говорят если долго беречь
станет сбивчивой умная речь
говорят в воздержания плен
перед Мюнхеном впал Чемберлен
и еще без конца член и тлен
рифмовал перед смертью Верлен
под влиянием этой секспропаганды
мы не можем не вспомнить о Ганди
в тридцать семь завязав с этим делом
почти в восемьдесят он был застрелен
и умер, заметьте, довольно улыбаясь
лично я невоздержан - каюсь
но на нынешнем берегу
кундалиню свою берегу
О подавлении влечения
я на этом берегу
кундалини берегу
говорят если долго беречь
станет сбивчивой умная речь
говорят в воздержания плен
перед Мюнхеном впал Чемберлен
и еще без конца член и тлен
рифмовал перед смертью Верлен
под влиянием этой секспропаганды
мы не можем не вспомнить о Ганди
в тридцать семь завязав с этим делом
почти в восемьдесят он был застрелен
и умер, заметьте, довольно улыбаясь
лично я невоздержан - каюсь
но на нынешнем берегу
кундалиню свою берегу
Николай Рубцов
ТИХАЯ МОЯ РОДИНА
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
- Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.-
Тихо ответили жители:
- Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
ТИХАЯ МОЯ РОДИНА
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи...
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
- Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.-
Тихо ответили жители:
- Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил...
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Это стихотворение написано автором ночью.
Это - двадцать три миллиона девятьсот пятьдесят три тысячи сто восемьдесят шестое стихотворение после Освенцима (цифра неточная).
В нем выражаются такие чувства как тоска по родине, любовь к любимым и дружба с друзьями.
Все это выражено словами.
М. Гронас
Это - двадцать три миллиона девятьсот пятьдесят три тысячи сто восемьдесят шестое стихотворение после Освенцима (цифра неточная).
В нем выражаются такие чувства как тоска по родине, любовь к любимым и дружба с друзьями.
Все это выражено словами.
М. Гронас
О, голод мой, Анна, Анна! -
Горящая рана.
Растет аппетит могучий,
Чтоб горы глотать и тучи.
Нет удержу! Буду лопать
Железо, уголь и копоть.
Мой голод, вол неуклюжий!
Мыча с тоски,
Пасись на лугу созвучий,
Топча вьюнки!
Вокруг - еда дармовая:
Каменоломен харчевни,
И валунов караваи,
И плиты соборов древних.
Мой голод! В просветах дымных -
Лазурный бред.
О, как грызет кишки мне,
Спасенья нет!
На грядке зелень ершится:
Вопьюсь в хрустящие листья,
Сжую на корню душицу,
Укроп и хрен буду грызть я.
О, голод мой, Анна, Анна! -
Горящая рана...
Горящая рана.
Растет аппетит могучий,
Чтоб горы глотать и тучи.
Нет удержу! Буду лопать
Железо, уголь и копоть.
Мой голод, вол неуклюжий!
Мыча с тоски,
Пасись на лугу созвучий,
Топча вьюнки!
Вокруг - еда дармовая:
Каменоломен харчевни,
И валунов караваи,
И плиты соборов древних.
Мой голод! В просветах дымных -
Лазурный бред.
О, как грызет кишки мне,
Спасенья нет!
На грядке зелень ершится:
Вопьюсь в хрустящие листья,
Сжую на корню душицу,
Укроп и хрен буду грызть я.
О, голод мой, Анна, Анна! -
Горящая рана...
а кто автор? 
Моя любимая песня. Простите, что без перевода.
María se muere de cáncer,
Pablo fumó su primer cigarro ayer.
Alicia jamás va a volver,
nunca lo superó Javier.
Eduardo borracho llega a casa,
Olga corre a esconderse con Diana.
Laura por fín ha sido mamá.
Raúl desaparece del mapa,
Sara vomita para no engordar.
Manuel come los restos que en la basura deja Clara.
A Marcos lo han vuelto a encarcelar,
Carmen grita libertad.
Fernando tiene miedo,
Moises sigue llorando en silencio.
Rebeca se abrocha el cinturón de seguridad,
Nacho ya no puede levantarse de la silla
a abrazar a Soledad.
Rosa y Ángel desean una hija,
así nació Silvia.
Nuria se acostó virgen,
madre se despertó Patricia.
Alfredo cuela en España a Gladielo y sín papeles.
Paco rechaza inmigración pero elige a Joandra en burdeles.
A Inés no le gusta que le toquen,
Sofía cobra por ello.
Jorge no lo haría,
Iván paga por tocar a Consuelo.
Pedro está enfermo y se muere,
Carlos quiere y no puede.
Sergio está fuerte,
Marta sueña con que la quieren,
Isabel con que la dejen,
Ramón no lo comprende.
No es un golpe contra el armario
lo que lleva en la cara Irene.
Víctor no se aclara,
Verónica besa a Alba,
Natalia no llega a fín de mes,
Juan y Elena trabajan y pagan los estudios de Andrés.
Pascual ya es viejo, nota que se va.
Ana acaba de llegar al mundo
y ya ha enamorado a Adrián.
Míriam echa de menos a Alan,
Cristina se muda con Paula.
A Eva conocidos le sobran,
a Carol amigos le faltan.
Rubén es feliz con Arancha,
Ricardo abandona a Charo,
Sonia su corazón ya ha ocupado.
David y Esther discuten a diario,
son Merche y Santiago quien más lo sufren
y callados en su cuarto.
Álvaro se ha escapado,
lo buscan Oliver y Lucía.
Bárbara aún llora su pérdida,
pero qué más da, si sólo son vidas…
[Estribillo]
Sólo son vidas,
te has parado a pensar
qué parecidas son la tuya y la mía?
sólo son vidas.(x2)
Alberto a las séis entra en fábrica,
a las diez sale Marina.
Andrea olvida fichar
a Belén no le pagan lo que a Germán.
Mónica enseña el puesto nuevo a Pilar.
Aunque Héctor se oponga,
Oscar despide a Fermín,
se tiene que marchar.
Agustín no llena la nevera,
tiene hambre Nerea.
Jose trae esperanzas
Alfonso desilusiona a César.
Luis da puñetazos,
Elías está sangrando,
Raquel a la ambulancia ha avisado.
Beatriz pregunta qué está pasando.
Jesús no sabe qué hacer en el futuro,
aprueba oposiciones Arturo.
Rocío se maquilla para quitarse edad,
Vanesa maquillada parece más mayor,
así Tomás en la discoteca no pide el carné al entrar.
Enrique vende pastillas a Alejandro,
Dadi las ha adulterado,
Teresa las ha tomado,
un tembleque raro siente Juanjo.
Gustavo recuerda la sonrisa de Carla,
el mejor grafiti de Antonio
es el pintado en memoria de Tamara.
Darío entrevista a Roberto,
Tania cruza los dedos.
Emilio tiene talento,
Noelia no confía en Diego.
Macarena odia las fronteras,
Aurelio siente los colores de la bandera.
Joaquín y Blanca reniegan de su tierra,
Hugo gasta en bingos la paga.
Begoña acusa a Adriana.
Victoria roba a Cristin,
Aurora vigila a Adam.
Felipe se obsesiona con Ángela.
Dentro de un mes se casa Lorena,
para Rosana su matrimonio es una condena.
Almudena visita la tumba de Rafa,
Ángeles abraza a Susana.
Fidel seca las lágrimas de Yolanda.
El sexo para Federico es delito,
para Ismael deleite, sobretodo con Maite.
Nicolás afiló a Jaime.
Alex y Sandra se ven a escondidas,
Adolfo compra con regalos el amor de Sabrina.
Bruno respeta a Virginia.
Miguel fue el único que no visitó a Leticia.
Mario ya no entiende nada,
pero qué más da, si sólo son vidas…
[Estribillo]
Sólo son vidas,
te has parado a pensar
qué parecidas son la tuya y la mía?
sólo son vidas.
Sólo son vidas,
te has parado a pensar
qué parecidas son la tuya y la mía?
sólo son vidas.
María se muere de cáncer,
Pablo fumó su primer cigarro ayer.
Alicia jamás va a volver,
nunca lo superó Javier.
Eduardo borracho llega a casa,
Olga corre a esconderse con Diana.
Laura por fín ha sido mamá.
Raúl desaparece del mapa,
Sara vomita para no engordar.
Manuel come los restos que en la basura deja Clara.
A Marcos lo han vuelto a encarcelar,
Carmen grita libertad.
Fernando tiene miedo,
Moises sigue llorando en silencio.
Rebeca se abrocha el cinturón de seguridad,
Nacho ya no puede levantarse de la silla
a abrazar a Soledad.
Rosa y Ángel desean una hija,
así nació Silvia.
Nuria se acostó virgen,
madre se despertó Patricia.
Alfredo cuela en España a Gladielo y sín papeles.
Paco rechaza inmigración pero elige a Joandra en burdeles.
A Inés no le gusta que le toquen,
Sofía cobra por ello.
Jorge no lo haría,
Iván paga por tocar a Consuelo.
Pedro está enfermo y se muere,
Carlos quiere y no puede.
Sergio está fuerte,
Marta sueña con que la quieren,
Isabel con que la dejen,
Ramón no lo comprende.
No es un golpe contra el armario
lo que lleva en la cara Irene.
Víctor no se aclara,
Verónica besa a Alba,
Natalia no llega a fín de mes,
Juan y Elena trabajan y pagan los estudios de Andrés.
Pascual ya es viejo, nota que se va.
Ana acaba de llegar al mundo
y ya ha enamorado a Adrián.
Míriam echa de menos a Alan,
Cristina se muda con Paula.
A Eva conocidos le sobran,
a Carol amigos le faltan.
Rubén es feliz con Arancha,
Ricardo abandona a Charo,
Sonia su corazón ya ha ocupado.
David y Esther discuten a diario,
son Merche y Santiago quien más lo sufren
y callados en su cuarto.
Álvaro se ha escapado,
lo buscan Oliver y Lucía.
Bárbara aún llora su pérdida,
pero qué más da, si sólo son vidas…
[Estribillo]
Sólo son vidas,
te has parado a pensar
qué parecidas son la tuya y la mía?
sólo son vidas.(x2)
Alberto a las séis entra en fábrica,
a las diez sale Marina.
Andrea olvida fichar
a Belén no le pagan lo que a Germán.
Mónica enseña el puesto nuevo a Pilar.
Aunque Héctor se oponga,
Oscar despide a Fermín,
se tiene que marchar.
Agustín no llena la nevera,
tiene hambre Nerea.
Jose trae esperanzas
Alfonso desilusiona a César.
Luis da puñetazos,
Elías está sangrando,
Raquel a la ambulancia ha avisado.
Beatriz pregunta qué está pasando.
Jesús no sabe qué hacer en el futuro,
aprueba oposiciones Arturo.
Rocío se maquilla para quitarse edad,
Vanesa maquillada parece más mayor,
así Tomás en la discoteca no pide el carné al entrar.
Enrique vende pastillas a Alejandro,
Dadi las ha adulterado,
Teresa las ha tomado,
un tembleque raro siente Juanjo.
Gustavo recuerda la sonrisa de Carla,
el mejor grafiti de Antonio
es el pintado en memoria de Tamara.
Darío entrevista a Roberto,
Tania cruza los dedos.
Emilio tiene talento,
Noelia no confía en Diego.
Macarena odia las fronteras,
Aurelio siente los colores de la bandera.
Joaquín y Blanca reniegan de su tierra,
Hugo gasta en bingos la paga.
Begoña acusa a Adriana.
Victoria roba a Cristin,
Aurora vigila a Adam.
Felipe se obsesiona con Ángela.
Dentro de un mes se casa Lorena,
para Rosana su matrimonio es una condena.
Almudena visita la tumba de Rafa,
Ángeles abraza a Susana.
Fidel seca las lágrimas de Yolanda.
El sexo para Federico es delito,
para Ismael deleite, sobretodo con Maite.
Nicolás afiló a Jaime.
Alex y Sandra se ven a escondidas,
Adolfo compra con regalos el amor de Sabrina.
Bruno respeta a Virginia.
Miguel fue el único que no visitó a Leticia.
Mario ya no entiende nada,
pero qué más da, si sólo son vidas…
[Estribillo]
Sólo son vidas,
te has parado a pensar
qué parecidas son la tuya y la mía?
sólo son vidas.
Sólo son vidas,
te has parado a pensar
qué parecidas son la tuya y la mía?
sólo son vidas.
Веры Павловой:
Смысл жизни младше жизни
лет на тридцать - тридцать пять.
Полагается полжизни
ничего не понимать.
А потом понять так много
за каких-нибудь полдня,
что понадобится Богу
вечность - выслушать меня.
Смысл жизни младше жизни
лет на тридцать - тридцать пять.
Полагается полжизни
ничего не понимать.
А потом понять так много
за каких-нибудь полдня,
что понадобится Богу
вечность - выслушать меня.
Николай Гумилев. "Волшебная скрипка".
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой; под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, -
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой; под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, -
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Эдуард Асадов
Друг без друга у нас получается все
В нашем жизненном трудном споре.
Все свое у тебя, у меня все свое,
И улыбки свои, и горе.
Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я - своею.
Все привольно теперь: и дела, и житье,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается все.
Только счастья не получается...
Друг без друга у нас получается все
В нашем жизненном трудном споре.
Все свое у тебя, у меня все свое,
И улыбки свои, и горе.
Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я - своею.
Все привольно теперь: и дела, и житье,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается все.
Только счастья не получается...
Асадов, вообще, клёвый чел
Красиво стелет о бытовом.
Вот еще, например (осторожно! многабукв):
ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ
Что из того, что ты уже любила,
Кому-то, вспыхнув, отворяла дверь.
Все это до меня когда-то было,
Когда-то было в прошлом, не теперь.
Мы словно жизнью зажили второю,
Вторым дыханьем, песнею второй.
Ты счастлива, тебе светло со мною,
Как мне тепло и радостно с тобой.
Но почему же все-таки бывает,
Что незаметно, изредка, тайком
Вдруг словно тень на сердце набегает
И остро-остро колет холодком...
О нет, я превосходно понимаю,
Что ты со мною встретилась, любя.
И все-таки я где-то ощущаю,
Что, может быть, порою открываю
То, что уже открыто для тебя.
То вдруг умело галстук мне завяжешь,
Уверенной ли шуткой рассмешишь.
Намеком ли без слов о чем-то скажешь
Иль кулинарным чудом удивишь.
Да, это мне и дорого и мило,
И все-таки покажется порой,
Что все это уже, наверно, было,
Почти вот так же, только не со мной,
А как душа порой кричать готова,
Когда в минуту ласки, как во сне,
Ты вдруг шепнешь мне трепетное слово,
Которое лишь мне, быть может, ново,
Но прежде было сказано не мне.
Вот так же точно, может быть, порою
Нет-нет и твой вдруг потемнеет взгляд,
Хоть ясно, что и я перед тобою
Ни в чем былом отнюдь не виноват.
Когда любовь врывается вторая
В наш мир, горя, кружа и торопя,
Мы в ней не только радость открываем,
Мы все-таки в ней что-то повторяем,
Порой скрывая это от себя.
И даже говорим себе нередко,
Что первая была не так сильна,
И зелена, как тоненькая ветка,
И чуть наивна, и чуть-чуть смешна.
И целый век себе не признаемся,
Что, повстречавшись с новою, другой,
Какой-то частью все же остаемся
С ней, самой первой, чистой и смешной!
Двух равных песен в мире не бывает,
И сколько б звезд ни поманило вновь,
Но лишь одна волшебством обладает.
И, как ни хороша порой вторая,
Все ж берегите первую любовь!
Красиво стелет о бытовом.
Вот еще, например (осторожно! многабукв):
ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ
Что из того, что ты уже любила,
Кому-то, вспыхнув, отворяла дверь.
Все это до меня когда-то было,
Когда-то было в прошлом, не теперь.
Мы словно жизнью зажили второю,
Вторым дыханьем, песнею второй.
Ты счастлива, тебе светло со мною,
Как мне тепло и радостно с тобой.
Но почему же все-таки бывает,
Что незаметно, изредка, тайком
Вдруг словно тень на сердце набегает
И остро-остро колет холодком...
О нет, я превосходно понимаю,
Что ты со мною встретилась, любя.
И все-таки я где-то ощущаю,
Что, может быть, порою открываю
То, что уже открыто для тебя.
То вдруг умело галстук мне завяжешь,
Уверенной ли шуткой рассмешишь.
Намеком ли без слов о чем-то скажешь
Иль кулинарным чудом удивишь.
Да, это мне и дорого и мило,
И все-таки покажется порой,
Что все это уже, наверно, было,
Почти вот так же, только не со мной,
А как душа порой кричать готова,
Когда в минуту ласки, как во сне,
Ты вдруг шепнешь мне трепетное слово,
Которое лишь мне, быть может, ново,
Но прежде было сказано не мне.
Вот так же точно, может быть, порою
Нет-нет и твой вдруг потемнеет взгляд,
Хоть ясно, что и я перед тобою
Ни в чем былом отнюдь не виноват.
Когда любовь врывается вторая
В наш мир, горя, кружа и торопя,
Мы в ней не только радость открываем,
Мы все-таки в ней что-то повторяем,
Порой скрывая это от себя.
И даже говорим себе нередко,
Что первая была не так сильна,
И зелена, как тоненькая ветка,
И чуть наивна, и чуть-чуть смешна.
И целый век себе не признаемся,
Что, повстречавшись с новою, другой,
Какой-то частью все же остаемся
С ней, самой первой, чистой и смешной!
Двух равных песен в мире не бывает,
И сколько б звезд ни поманило вновь,
Но лишь одна волшебством обладает.
И, как ни хороша порой вторая,
Все ж берегите первую любовь!
Человек надел трусы,
Майку синей полосы
Джинсы белые, как снег
Надевает человек.
Человек надел пиджак
На пиджак –
нагрудный знак
Под названьем "ГТО".
Сверху он надел пальто.
На пальто, смахнувши пыль
Он надел автомобиль.
Сверху он надел гараж
(тесноватый, но как раз…)
Сверху он надел наш двор,
Как ремень, надел забор.
Сверху наш микрорайон,
Область надевает он.
И, качая головой,
Надевает шар земной.
Черный космос натянул,
Крепко звезды пристягнул.
Млечный Путь – через плечо.
Сверху – Кое-Что еще…
Человек глядит вокруг
Вдруг –
У созвездия Весы
Вспомнил, что забыл часы.
Где-то тикают они –
Позабытые, одни?
Человек снимает страны,
И моря, и океаны,
И машину, и пальто –
ОН БЕЗ ВРЕМЕНИ – НИЧТО
Он стоит в одних трусах,
Держит часики в руках.
На балконе он стоит
И прохожим говорит:
"По утрам,
надев трусы,
Не забудьте про часы!"
А. Вознесенсикий
Майку синей полосы
Джинсы белые, как снег
Надевает человек.
Человек надел пиджак
На пиджак –
нагрудный знак
Под названьем "ГТО".
Сверху он надел пальто.
На пальто, смахнувши пыль
Он надел автомобиль.
Сверху он надел гараж
(тесноватый, но как раз…)
Сверху он надел наш двор,
Как ремень, надел забор.
Сверху наш микрорайон,
Область надевает он.
И, качая головой,
Надевает шар земной.
Черный космос натянул,
Крепко звезды пристягнул.
Млечный Путь – через плечо.
Сверху – Кое-Что еще…
Человек глядит вокруг
Вдруг –
У созвездия Весы
Вспомнил, что забыл часы.
Где-то тикают они –
Позабытые, одни?
Человек снимает страны,
И моря, и океаны,
И машину, и пальто –
ОН БЕЗ ВРЕМЕНИ – НИЧТО
Он стоит в одних трусах,
Держит часики в руках.
На балконе он стоит
И прохожим говорит:
"По утрам,
надев трусы,
Не забудьте про часы!"
А. Вознесенсикий
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч!
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,
Раздувая жабры: на, возьми!
Их, бесшумно охающих ртами,
Полухлебом плоти накорми.
Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный.
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая:
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария, — гибнущим подмога,
Надо смерть предупредить — уснуть.
Я стою у твердого порога.
Уходи, уйди, еще побудь.
После 14 февраля 1934 г.
Мандельштам
Маленьких держательница плеч!
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,
Раздувая жабры: на, возьми!
Их, бесшумно охающих ртами,
Полухлебом плоти накорми.
Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный.
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая:
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария, — гибнущим подмога,
Надо смерть предупредить — уснуть.
Я стою у твердого порога.
Уходи, уйди, еще побудь.
После 14 февраля 1934 г.
Мандельштам
а кто автор?
я естессно
Анна Ахматова
* * *
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
<1912>
* * *
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
<1912>
Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.
Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.
С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя — гармония,
а диссонанс — родной отец.
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.
Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.
То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.
Не прыгай с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в гавне
совместно с веком.
Гляжу, не жалуюсь, как осенью
повеял век на ряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
Непросто — думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.
Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.
Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.
С успехами наук несообразно,
а ноет — и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.
Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.
С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя — гармония,
а диссонанс — родной отец.
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.
Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.
То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.
Не прыгай с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в гавне
совместно с веком.
Гляжу, не жалуюсь, как осенью
повеял век на ряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
Непросто — думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.
Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.
Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.
С успехами наук несообразно,
а ноет — и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.
РОБИН ГУД И ОТЧАЯННЫЙ МОНАХ
Прекрасной летнею порой
Стрелки сошлись в бору
И, чтобы силы испытать,
Затеяли игру.
Тут начался проворный бег
И ловкие прыжки.
"Посмотрим, - Робин Гуд сказал, -
Какие вы стрелки.
Кто первый молодую лань
В густом лесу найдет?
Кто первый за пятьсот шагов
В оленя попадет?"
Вилл Скедлок в заросли нырнул,
Вернулся с ланью он.
В оленя за пятьсот шагов
Попал Малютка Джон.
"Вот это редкостный стрелок! -
Воскликнул Робин Гуд. -
К такому съездить за сто миль
Мне было бы не в труд".
Вовсю смеется храбрый Вилл,
Хохочет от души:
"Получше знаю я стрелка,
Мой Робин, не спеши.
Живет отчаянный монах
В аббатстве за рекой,
И он любого превзойдет
И глазом,и рукой".
Решил отважный Робин Гуд
Округу обскакать.
Поклялся он не пить, не есть-
Монаха отыскать.
Собрал он стрелы, поднял лук
И тут же, налегке
Вскочил на резвого коня
И поскакал к реке.
К воде спустился Робин Гуд,
Где был удобный брод.
Глядит - приземистый монах
По берегу идет.
На голове железный шлем
Издалека блестит.
У пояса короткий меч,
В руке тяжелый щит.
На землю спрыгнул Робин Гуд
И привязал коня.
"А ну-ка, пастырь, через брод
Перенеси меня!"
Монах под Робина подлез
(А Робин был тяжел).
Монах молчал, покуда вброд
Реки не перешел.
Он Робин Гуда перенес,
Но только спрыгнул тот,
Монах сказал: "Неси меня
Обратно через брод!"
Понес монаха Робин Гуд
(А был монах тяжел).
И молча, с ношей на плечах,
Он реку перешел.
Монаха Робин перенес,
Но только спрыгнул тот,
Как Робин крикнул: "Эй, тащи
Обратно через брод!"
Подлез под Робина монах,
Чтобы назад нести.
По пояс в воду он зашел
И стал на полпути.
И тут он Робина свалил,
Швырнул его в поток:
"А ну, приятель, не ленись,
Барахтайся, стрелок!"
На берег выплыл Робин Гуд
И вылез на траву.
И, осмотрев свой верный лук,
Проверил тетиву.
Он выбрал лучшую стрелу,
Она не пощадит.
Но отразил ее монах,
Успел подставить щит.
"Стреляй, стреляй, лихой стрелок,
Ей-ей, прицел хорош.
Трудись хоть целый летний день,
В меня не попадешь!"
Но вот последнюю стрелу
Отбил щитом монах.
Они сошлись лицом к лицу
Поспорить на мечах.
И целых шесть часов подряд
Рубились что есть сил,
И на коленях Робин Гуд
Пощады запросил.
"Пощады, доблестный монах!
Вконец я изнемог.
Позволь мне только протрубить
Вот в этот старый рог".
"Труби, - сказал ему монах, -
Подумаешь, гроза.
Труби, покуда у тебя
Не вылезут глаза!"
Три раза Робин протрубил,
И вмиг на этот зов
Примчалось из лесу к реке
Полсотни молодцов.
"А чьи стрелки, - спросил монах, -
Торопятся сюда?"
"Мои, - ответил Робин Гуд, -
Но это не беда".
"Пощады, доблестный стрелок!
Ведь я тебе не враг.
Позволь мне только просвистеть
Вот в этот мой кулак".
"Свисти, - ответил Робин Гуд, -
Коль руки коротки.
И впрямь,почаще бы попы
Свистели в кулаки!"
Три раза просвистел монах,
И вмиг на этот зов
Примчалось из лесу к реке
Полсотни злобных псов.
"Собаки справятся с людьми,
А я, дружок, с тобой".
"О нет, - ответил Робин Гуд, -
К чему нам этот бой?"
Но сразу два огромных пса
Помчались на него,
И псы напали на стрелков,
Один на одного.
Стрелки пускали тучи стрел,
Но не могли попасть:
Лихие псы, вертясь волчком,
Ловили стрелы в пасть.
"Монах, - сказал Малютка Джон, -
Ты псов-то усмири".
"Сперва скажи, кто ты таков,
Тогда и говори".
"Малютка Джон меня зовут,
Я Робину служу,
И если псов не усмиришь,
Я сам их уложу".
Десяток длинных метких стрел
Пустил Малютка Джон,
И разом лег десяток псов,
Как громом поражен.
"Постой, стрелок! - кричит монах. -
Пора кончать игру!
Давайте этот славный спор
Окончим подобру.
По воскресеньям вы ко мне
Сходитесь пировать,
Но обещайте монастырь
Ни в чем не задевать.
Я вам отсыплю золотых,
Сошью любой наряд.
Хоть год живите у меня,
Я буду только рад".
С тех пор в аббатстве за рекой,
В крутых его стенах,
Был у стрелков надежный друг,
Отчаянный монах.
Прекрасной летнею порой
Стрелки сошлись в бору
И, чтобы силы испытать,
Затеяли игру.
Тут начался проворный бег
И ловкие прыжки.
"Посмотрим, - Робин Гуд сказал, -
Какие вы стрелки.
Кто первый молодую лань
В густом лесу найдет?
Кто первый за пятьсот шагов
В оленя попадет?"
Вилл Скедлок в заросли нырнул,
Вернулся с ланью он.
В оленя за пятьсот шагов
Попал Малютка Джон.
"Вот это редкостный стрелок! -
Воскликнул Робин Гуд. -
К такому съездить за сто миль
Мне было бы не в труд".
Вовсю смеется храбрый Вилл,
Хохочет от души:
"Получше знаю я стрелка,
Мой Робин, не спеши.
Живет отчаянный монах
В аббатстве за рекой,
И он любого превзойдет
И глазом,и рукой".
Решил отважный Робин Гуд
Округу обскакать.
Поклялся он не пить, не есть-
Монаха отыскать.
Собрал он стрелы, поднял лук
И тут же, налегке
Вскочил на резвого коня
И поскакал к реке.
К воде спустился Робин Гуд,
Где был удобный брод.
Глядит - приземистый монах
По берегу идет.
На голове железный шлем
Издалека блестит.
У пояса короткий меч,
В руке тяжелый щит.
На землю спрыгнул Робин Гуд
И привязал коня.
"А ну-ка, пастырь, через брод
Перенеси меня!"
Монах под Робина подлез
(А Робин был тяжел).
Монах молчал, покуда вброд
Реки не перешел.
Он Робин Гуда перенес,
Но только спрыгнул тот,
Монах сказал: "Неси меня
Обратно через брод!"
Понес монаха Робин Гуд
(А был монах тяжел).
И молча, с ношей на плечах,
Он реку перешел.
Монаха Робин перенес,
Но только спрыгнул тот,
Как Робин крикнул: "Эй, тащи
Обратно через брод!"
Подлез под Робина монах,
Чтобы назад нести.
По пояс в воду он зашел
И стал на полпути.
И тут он Робина свалил,
Швырнул его в поток:
"А ну, приятель, не ленись,
Барахтайся, стрелок!"
На берег выплыл Робин Гуд
И вылез на траву.
И, осмотрев свой верный лук,
Проверил тетиву.
Он выбрал лучшую стрелу,
Она не пощадит.
Но отразил ее монах,
Успел подставить щит.
"Стреляй, стреляй, лихой стрелок,
Ей-ей, прицел хорош.
Трудись хоть целый летний день,
В меня не попадешь!"
Но вот последнюю стрелу
Отбил щитом монах.
Они сошлись лицом к лицу
Поспорить на мечах.
И целых шесть часов подряд
Рубились что есть сил,
И на коленях Робин Гуд
Пощады запросил.
"Пощады, доблестный монах!
Вконец я изнемог.
Позволь мне только протрубить
Вот в этот старый рог".
"Труби, - сказал ему монах, -
Подумаешь, гроза.
Труби, покуда у тебя
Не вылезут глаза!"
Три раза Робин протрубил,
И вмиг на этот зов
Примчалось из лесу к реке
Полсотни молодцов.
"А чьи стрелки, - спросил монах, -
Торопятся сюда?"
"Мои, - ответил Робин Гуд, -
Но это не беда".
"Пощады, доблестный стрелок!
Ведь я тебе не враг.
Позволь мне только просвистеть
Вот в этот мой кулак".
"Свисти, - ответил Робин Гуд, -
Коль руки коротки.
И впрямь,почаще бы попы
Свистели в кулаки!"
Три раза просвистел монах,
И вмиг на этот зов
Примчалось из лесу к реке
Полсотни злобных псов.
"Собаки справятся с людьми,
А я, дружок, с тобой".
"О нет, - ответил Робин Гуд, -
К чему нам этот бой?"
Но сразу два огромных пса
Помчались на него,
И псы напали на стрелков,
Один на одного.
Стрелки пускали тучи стрел,
Но не могли попасть:
Лихие псы, вертясь волчком,
Ловили стрелы в пасть.
"Монах, - сказал Малютка Джон, -
Ты псов-то усмири".
"Сперва скажи, кто ты таков,
Тогда и говори".
"Малютка Джон меня зовут,
Я Робину служу,
И если псов не усмиришь,
Я сам их уложу".
Десяток длинных метких стрел
Пустил Малютка Джон,
И разом лег десяток псов,
Как громом поражен.
"Постой, стрелок! - кричит монах. -
Пора кончать игру!
Давайте этот славный спор
Окончим подобру.
По воскресеньям вы ко мне
Сходитесь пировать,
Но обещайте монастырь
Ни в чем не задевать.
Я вам отсыплю золотых,
Сошью любой наряд.
Хоть год живите у меня,
Я буду только рад".
С тех пор в аббатстве за рекой,
В крутых его стенах,
Был у стрелков надежный друг,
Отчаянный монах.
Любить иных - тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это - не большая хитрость.
Борис Пастернак
1931
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это - не большая хитрость.
Борис Пастернак
1931
Silentium!
Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!..
Фёдор Иванович Тютчев
Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!..
Фёдор Иванович Тютчев
какой классный тред! написать пока нечего,но читать очень нравится
можно вопрос: а почему?
Она лежала на кровати,
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив.
Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею.
И здесь я мог ее понять.
некий иртеньев
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив.
Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею.
И здесь я мог ее понять.
некий иртеньев
ещё богомяков
Ходят по Времени туда-сюда медведи да слоны.
Вертолёты в бутылке не улучшают вкус коньяка.
Когда был жив вертолётчик Дмитрий, хочется в это лето назад.
Мы с ним пьяные подрались, он с трубы меня столкнул, а я его пнул ногой под зад.
Хант его пырнул ножом в живот, а он остался невредим.
Дима, почему? "Господь меня на руки брал, гладил по голове и потому я непобедим".
Да замолчи ты, проклятый дебил! И я пошагал по никчёмному веществу к своей любимой ёлке.
Три дня я, уставившись в стену, на кровати лежал, а Дима с Андреем перетрахали всех девок в посёлке.
Потом вбежал Дмитрий, стал плакать и кричать, что мужья этих женщин придут в нас стрелять
И ещё расплескал весь томатный сок.
Я помолчал и говорю ему: блять,
Цветы роняют лепестки на песок.
Через три года он пьяный хотел от ментов оторваться и разбился на чужой машине.
Вот и хотелось бы вернуться и разобраться и понять почему ж мы так странно жили.
Ходят по Времени туда-сюда медведи да слоны.
Вертолёты в бутылке не улучшают вкус коньяка.
Когда был жив вертолётчик Дмитрий, хочется в это лето назад.
Мы с ним пьяные подрались, он с трубы меня столкнул, а я его пнул ногой под зад.
Хант его пырнул ножом в живот, а он остался невредим.
Дима, почему? "Господь меня на руки брал, гладил по голове и потому я непобедим".
Да замолчи ты, проклятый дебил! И я пошагал по никчёмному веществу к своей любимой ёлке.
Три дня я, уставившись в стену, на кровати лежал, а Дима с Андреем перетрахали всех девок в посёлке.
Потом вбежал Дмитрий, стал плакать и кричать, что мужья этих женщин придут в нас стрелять
И ещё расплескал весь томатный сок.
Я помолчал и говорю ему: блять,
Цветы роняют лепестки на песок.
Через три года он пьяный хотел от ментов оторваться и разбился на чужой машине.
Вот и хотелось бы вернуться и разобраться и понять почему ж мы так странно жили.
и конечно дева заступница, икона всех барышень нежных, анна андреевна
Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем...
или
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал; "Я верный друг!"
И моего коснулся платья…
Как непохожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
и т.д.
Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем...
или
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал; "Я верный друг!"
И моего коснулся платья…
Как непохожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
и т.д.
(в этот момент вашей жизни)
Бывает - проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит. (c) Игорь Губерман
(оценив риски, меня же могут принять за прости господи флудера, решила что познакомить читателя с прекрасным всё же важнее)
Я кричу по ночам от ужаса,
Я от ужаса днём молчу:
Я боюсь, я боюсь замужества –
Не хочу, не хочу, не хочу!
Я хочу жить у папы с мамою,
Грызть морковку, вести дневник,
А мне снится всё то же самое:
Пучеглазый чужой мужик.
Снятся комнаты неуютные
И большая кровать у стены –
Извели меня эти мутные,
Беспощадно дурные сны.
екатерина горбовская
Я кричу по ночам от ужаса,
Я от ужаса днём молчу:
Я боюсь, я боюсь замужества –
Не хочу, не хочу, не хочу!
Я хочу жить у папы с мамою,
Грызть морковку, вести дневник,
А мне снится всё то же самое:
Пучеглазый чужой мужик.
Снятся комнаты неуютные
И большая кровать у стены –
Извели меня эти мутные,
Беспощадно дурные сны.
екатерина горбовская
не выношу слёз
сотня-другая олухов
торчали столбами
вокруг гуся сломавшего ногу
и морщили лбы
что мол делать
тут подошел постовой
извлек свою пушку
и вопрос был закрыт
только одна баба
выскочила из хибары и завопила
что лишилась любимой домашней птицы
но постовой почесал в портупее
и сказал:
да катись ты,
все жалобы - к президенту;
птица плакала
а я не выношу слёз.
я сложил этюдник
и перешел дальше:
сволочи, испортили мне
пейзаж
Чарльз Буковски
сотня-другая олухов
торчали столбами
вокруг гуся сломавшего ногу
и морщили лбы
что мол делать
тут подошел постовой
извлек свою пушку
и вопрос был закрыт
только одна баба
выскочила из хибары и завопила
что лишилась любимой домашней птицы
но постовой почесал в портупее
и сказал:
да катись ты,
все жалобы - к президенту;
птица плакала
а я не выношу слёз.
я сложил этюдник
и перешел дальше:
сволочи, испортили мне
пейзаж
Чарльз Буковски
Одно из самых. В последнее время часто на ум приходит.
Молитва
Научите меня понимать красоту,
Отучите меня от тоски и от лени,
Проявите ко мне в сотый раз доброту.
Я - ваш раб, но не ставьте меня на колени.
Я люблю вас, люблю, как отца и как мать,
Твердо верую в тайну великую вашу,
Только вы и способны простить и понять
Всех нас грешных, земных, бесконечно уставших.
Нужных слов не найду, но нужны ли слова?
Вам и так наши мысли и чувства понятны.
Я - ваш сын, блудный сын, нарубивший дрова,
Древо жизни своё погубив безвозвратно.
Каюсь вам, мой Отец, не кляните меня,
Я и так уж виною своей распластан.
Я тону без воды и горю без огня,
Мне не нужен ваш меч, мне нужна ваша ласка.
Научите меня понимать красоту,
Отучите меня от тоски и от лени,
Проявите ко мне в сотый раз доброту
Я - ваш раб, но не ставьте меня на колени.
сл. А. Лугарева (романс на музыку К. Шевелева, в ф. "Мусорщик").
Молитва
Научите меня понимать красоту,
Отучите меня от тоски и от лени,
Проявите ко мне в сотый раз доброту.
Я - ваш раб, но не ставьте меня на колени.
Я люблю вас, люблю, как отца и как мать,
Твердо верую в тайну великую вашу,
Только вы и способны простить и понять
Всех нас грешных, земных, бесконечно уставших.
Нужных слов не найду, но нужны ли слова?
Вам и так наши мысли и чувства понятны.
Я - ваш сын, блудный сын, нарубивший дрова,
Древо жизни своё погубив безвозвратно.
Каюсь вам, мой Отец, не кляните меня,
Я и так уж виною своей распластан.
Я тону без воды и горю без огня,
Мне не нужен ваш меч, мне нужна ваша ласка.
Научите меня понимать красоту,
Отучите меня от тоски и от лени,
Проявите ко мне в сотый раз доброту
Я - ваш раб, но не ставьте меня на колени.
сл. А. Лугарева (романс на музыку К. Шевелева, в ф. "Мусорщик").
вот чумовая совершенно вещь бодлера
ПРОХОЖЕЙ
Ревела улица, гремя со всех сторон.
В глубоком трауре, стан тонкий изгибая,
Вдруг мимо женщина прошла, едва качая
Рукою пышною край платья и фестон,
С осанкой гордою, с ногами древних статуй...
Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках,
Как бурю грозную в багровых облаках,
Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый!
Блистанье молнии... и снова мрак ночной!
Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно!
Быть может, в вечности мы свидимся с тобой;
Быть может, никогда! и вот осталось тайной,
Куда исчезла ты в безмолвье темноты.
Тебя любил бы я - и это знала ты!
ПРОХОЖЕЙ
Ревела улица, гремя со всех сторон.
В глубоком трауре, стан тонкий изгибая,
Вдруг мимо женщина прошла, едва качая
Рукою пышною край платья и фестон,
С осанкой гордою, с ногами древних статуй...
Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках,
Как бурю грозную в багровых облаках,
Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый!
Блистанье молнии... и снова мрак ночной!
Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно!
Быть может, в вечности мы свидимся с тобой;
Быть может, никогда! и вот осталось тайной,
Куда исчезла ты в безмолвье темноты.
Тебя любил бы я - и это знала ты!
окна.
двери.
телевизор.
холодильник.
газовая плита.
ты ушла.
какая подлота!
некто г.сиделев
двери.
телевизор.
холодильник.
газовая плита.
ты ушла.
какая подлота!
некто г.сиделев
Так как настроение не слишком поэтическое, то запощу целых три.
Но два коротких, а длинное во вкладке.
Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь -
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи...
Сам затерял - теперь ищи...
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
Ходасевич
Жизнь, Ветер
Жизнь сочинит мимоходом
ливень весенний – и в путь;
жизнь – это ветер в сто обещаний
невыполнимых и путь
в сто дерзаний и поражений,
и снова движенье, и ветер, и жизнь
такая ласковая, если захочет
Андре Френо
Но два коротких, а длинное во вкладке.
Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь -
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи...
Сам затерял - теперь ищи...
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
Ходасевич
Жизнь, Ветер
Жизнь сочинит мимоходом
ливень весенний – и в путь;
жизнь – это ветер в сто обещаний
невыполнимых и путь
в сто дерзаний и поражений,
и снова движенье, и ветер, и жизнь
такая ласковая, если захочет
Андре Френо
М. Цветаева
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес - моя колыбель, и могила - лес,
Оттого что я на земле стою - лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою - как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца -
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других - у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я - ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя - замолчи!-
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты -
О проклятие!- у тебя остаешься - ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир,-
Оттого, что мир - твоя колыбель, и могила - мир!
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес - моя колыбель, и могила - лес,
Оттого что я на земле стою - лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою - как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца -
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других - у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я - ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя - замолчи!-
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты -
О проклятие!- у тебя остаешься - ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир,-
Оттого, что мир - твоя колыбель, и могила - мир!
Извините. если знаки препинания отличаются от авторских, пишу по памяти:
Так долго лгала мне за картою карта,
Что я уж не мог опьяниться вином.
Холодные звезды тревожного марта
Сгорали одна за другой за окном.
В холодном безумье, в тревожном азарте
Я чувствовал, будто игра - это сон.
Весь банк! - закричал - покрываю я картой!
И катра убита... и я побежден.
Я вышел на воздух. Рассветные тени
Бродили так нежно по нежным снегам.
Не помню я сам, как я пал на колени,
Свой крест золотой прижимая к губам.
Стать вольным и чистым, как звездное небо.
Твой посох принять, о сестра нищета.
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста.
Мгновенье и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный...
И молча на карту поставил свой крест!
Николай Степанович Гумилев.
Так долго лгала мне за картою карта,
Что я уж не мог опьяниться вином.
Холодные звезды тревожного марта
Сгорали одна за другой за окном.
В холодном безумье, в тревожном азарте
Я чувствовал, будто игра - это сон.
Весь банк! - закричал - покрываю я картой!
И катра убита... и я побежден.
Я вышел на воздух. Рассветные тени
Бродили так нежно по нежным снегам.
Не помню я сам, как я пал на колени,
Свой крест золотой прижимая к губам.
Стать вольным и чистым, как звездное небо.
Твой посох принять, о сестра нищета.
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста.
Мгновенье и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный...
И молча на карту поставил свой крест!
Николай Степанович Гумилев.
целиком и полностью присоединяюсь к любителям Асадова пишет просто так, что за душу берет
Я могу тебя очень ждать,
Долго – долго и верно – верно,
И ночами могу не спать
Год и два, и всю жизнь, наверно.
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!
Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.
Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!
Я могу тебя очень ждать,
Долго – долго и верно – верно,
И ночами могу не спать
Год и два, и всю жизнь, наверно.
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!
Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.
Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!
целиком и полностью присоединяюсь к любителям Асадоваугу.
а у меня есть про Асадова поэзия.
сама сделала!
от чего его стихи плохи до невозможности?
от того, что они говно, кусок пафоса и четыре штампа,
плавающие в океане пошлости.
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.
Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.
Андрей Дементьев
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.
Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.
Андрей Дементьев
Строчки вяжутся в стишок,
Море лижет сушу,
Дети какают в горшок,
А большие - в душу.
Море лижет сушу,
Дети какают в горшок,
А большие - в душу.
Жизнь — обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь — обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе».
Хорошо в черемуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь — стезя
Пусть обманут легкие подруги,
Пусть изменят легкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык,—
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил — забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
Август 1925
Есенин
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь — обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе».
Хорошо в черемуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь — стезя
Пусть обманут легкие подруги,
Пусть изменят легкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык,—
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил — забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
Август 1925
Есенин
осенний день.листва шуршит.а сердце Всё стучит.скучаю по нему.лето прошло.счастье ушло.зачем мне жить любить смеятьяся? узнал лучше просто умереть нет большое сил моих терпеть эту обиду грусть тоскумя прислоню к веску мой пистолет и брызнет кровь соя останусь лишь воспоминаньем я
вашан
ЧЕЛОВЕКИ.
(Вольный стих.)
Оглянитесь! Человеки! –
Вам ли не всё равно,
Что творится за вашими вЕками
В вашем веке?
Кто включил это гадкое
Глухо-слепо-немое кино
С бесконечно-рекламными трэками,
Словно склизко-вонючими реками –
По которым плывёт и не тонет «оно»?..
Отзовитесь! Человеки! –
Есть ли ещё кто живой
Среди той моноликой массы,
Что штурмует вечерние кассы
С трудодня возвращаясь домой?
Вот Система, сожравшая ум! –
С потрохами.., чтобы переработать
Каждого!.. в откровенный глум…
В тупейшее зрелище… По эшафотам
Передушенных душ бестелесные тельца –
Палачами становимся сами мы…
Что, ребята, в такое не верится?
А вы оглянитесь-ка по сторонам –
По углам добровольной своей тюрьмы.
Человеки! Отзовитесь!
Неужели лишь тишина
Перепуганным эхом вернётся ко мне?
Неужели на этой войне
Всё повержено меркантилизмом,
И остались одни имена…
И сего обитатели дна –
Лишь пустые утробы, лишённые всякого смысла?..
Обыватели Дна
Превозносят Злачёное Вымя
Той коровы,
Что тут же, по сути, сама их жуёт!
Обыватели Дна…
Да, мы созданы быть такими! –
Алчный – тоталитарный не чувствуя гнёт –
Мы с рождения встроены в эту Систему! –
От которой никто не уйдёт…
И которая вечно верна,
Как доказанная теорема;
Предсказуема, словно плохой анекдот…
И правдива, как шельма… как свод
С зеркалами кривыми…
У Системы есть имя!
И имя у ней – Сатана…
Автор: Владимир Ордовский
(Вольный стих.)
Оглянитесь! Человеки! –
Вам ли не всё равно,
Что творится за вашими вЕками
В вашем веке?
Кто включил это гадкое
Глухо-слепо-немое кино
С бесконечно-рекламными трэками,
Словно склизко-вонючими реками –
По которым плывёт и не тонет «оно»?..
Отзовитесь! Человеки! –
Есть ли ещё кто живой
Среди той моноликой массы,
Что штурмует вечерние кассы
С трудодня возвращаясь домой?
Вот Система, сожравшая ум! –
С потрохами.., чтобы переработать
Каждого!.. в откровенный глум…
В тупейшее зрелище… По эшафотам
Передушенных душ бестелесные тельца –
Палачами становимся сами мы…
Что, ребята, в такое не верится?
А вы оглянитесь-ка по сторонам –
По углам добровольной своей тюрьмы.
Человеки! Отзовитесь!
Неужели лишь тишина
Перепуганным эхом вернётся ко мне?
Неужели на этой войне
Всё повержено меркантилизмом,
И остались одни имена…
И сего обитатели дна –
Лишь пустые утробы, лишённые всякого смысла?..
Обыватели Дна
Превозносят Злачёное Вымя
Той коровы,
Что тут же, по сути, сама их жуёт!
Обыватели Дна…
Да, мы созданы быть такими! –
Алчный – тоталитарный не чувствуя гнёт –
Мы с рождения встроены в эту Систему! –
От которой никто не уйдёт…
И которая вечно верна,
Как доказанная теорема;
Предсказуема, словно плохой анекдот…
И правдива, как шельма… как свод
С зеркалами кривыми…
У Системы есть имя!
И имя у ней – Сатана…
Автор: Владимир Ордовский
Ivan22
Меня недавно спросили про самые лучшие стихи в мире и я не нашел, что ответить. А какие по-вашему?Незамутненный субъектив приветствуется.